Вернувшись в гостиную, Войцех застал Дитриха за оживленной беседой с приятным мужчиной средних лет, с живым лицом и темными кудрями, взбитыми над высоким лысеющим лбом. Фридрих де Ла Мотт Фуке, автор нашумевшей сказочной повести «Ундина», с самым серьезным видом доказывал смеющемуся Дитриху, что русалки и феи существуют в действительности, а история любви Ундины и Гульдебранда не вымысел.
— И вы хотите, чтобы я поверил, что прекраснейшее из земных созданий избрало себе в мужья смертного в надежде на обретение такой эфемерной субстанции, как душа? — насмешливо спросил фон Таузиг. — Променять вечную юность и бессмертие телесное на неизбежную старость и весьма неопределенную надежду оказаться в человеческом раю? Да ни за что не поверю.
— А в силу любви вы тоже не верите? — усмехнулся Фуке. — Как прагматична и недоверчива нынешняя молодежь, однако.
— Я верю в силу любви, господин Фуке, — вмешался в разговор Войцех, — и на месте Гульдебранда не пожалел бы ни души, ни самой жизни, чтобы моя возлюбленная оставалась вечно юной и прекрасной.
— И оставил бы ее вечно плакать на твоей могиле? — хмыкнул Дитрих. — Право же, вот он, истинный эгоизм.
— Мы бы что-нибудь придумали, — подмигнул Войцех, — мне тоже не к спеху помирать.
— А как же Лизхен? — фон Таузиг сурово сдвинул брови, но не сдержался и расплылся в улыбке. — Ты еще не женат, а уж готов ей изменить.
— Ты прав, — Войцех провел рукой по лбу, вытирая неожиданно выступивший холодный пот, — я не знаю, что на меня нашло.
Разговоры в гостиной прервал доносившийся с улицы шум — лязг железа, конское ржание, громкие голоса. Князь послал разузнать, в чем дело, и камердинер, вернувшийся минут через пять, доложил, что французы, получившие известие о приближении русских войск, готовятся оборонять город. Эти новости вызвали среди гостей большое оживление. Многие спешно откланявшись, поторопились разъехаться по домам, другие вызвались остаться, чтобы в случае необходимости защищать дворец. Последнее предложение, к которому, конечно же, присоединились Шемет и фон Таузиг, было принято с благодарностью, и князь тут же отправил слуг собирать по всему дому развешанные по стенам сабли и старинные шпаги, чтобы вооружить добровольцев.
К полуночи все утихомирилось, но выразившие желание остаться расходиться не стали, и князь отдал распоряжение приготовить для гостей комнаты. Войцех и Дитрих, которым досталась одна широкая кровать на двоих, стянули только сапоги и верхнее платье и уснули, по-братски поделив многочисленные пуховые подушки. На этот раз Войцеху снились битвы, и рука не раз нащупывала спросонья холодный эфес лежащей у изголовья сабли.
Утром, после завтрака, к которому княгиня вышла с трехнедельной дочкой на руках, чем снова напомнила Войцеху о доме, молодые люди выразили желание прогуляться в город и разведать обстановку. Вилли, несмотря на обеспокоенные взгляды матери, решил отправиться с ними. Спрятав под широкими плащами сабли и пистолеты, друзья покинули дворец, пообещав непременно вернуться и доложить князю о своих наблюдениях.
Берлин превратился в военный лагерь. На Дворцовой Площади и Унтер-ден-Линден расположилась бригада Сенекала, правым флангом упираясь в Бранденбургские ворота, а на левом, у Дворцового Моста, выставив два орудия, сведенные в батарею. Мимо друзей галопом промчался эскадрон вюрцбургских шеволежер, проследовавший к Шенгаузенским воротам. Полиция и жандармы рассеивали скопления высыпавших на улицы любопытных горожан, но те только меняли диспозицию, наотрез отказываясь расходиться по домам.
В полдень весь город взбудоражило известие, что через Шенгаузенские ворота на плечах отступающих шеволежер ворвались казаки. Друзья что было духу помчались на Александр-плац, где выстроилась в каре французская пехота. Казаков, встреченных ружейным огнем, они увидели мельком, всадники тут же повернули обратно и ускакали в направлении Унтер-ден-Линден.
Еще два казачьих полка влетели в Берлин через Королевские и Гамбургские ворота. Поодиночке и небольшими группами казаки мчались по городским улицам, вступая в мелкие стычки с рассеявшимися в поисках противника французами, под приветственные возгласы берлинцев. На глазах у Войцеха один из казаков остановился и свесился с седла, сорвав за это поцелуи по меньшей мере десятка восторженных горожанок, и помчался дальше, в направлении Старого Дворца.