Теодор Кернер, уроженец Дрездена, по призыву майора фон Лютцова оставивший сулившее карьеру и славу место придворного драматурга в Вене, присоединился к отряду перед самым отъездом из Бреслау. Юный поэт посвятил свою лиру Германии, и его стихи, написанные у походного костра, а то и прямо в седле, тут же подхватывал фрайкор, распевая их на мелодии старинных маршей и народных песен.
Войцех видел Теодора, которого фон Лютцов взял к себе в адъютанты, всего пару раз, подъезжая за очередным приказом. Кернер ему понравился, темноволосый, стройный, с прекрасными темными глазами, подернутыми печалью, и тонкой полоской усов над упрямо сжатыми губами. Стихи тоже были хороши, в поэзии Шемет толк знал. Однако же, при всем горячем патриотизме, было в них нечто, исподволь настораживавшее Войцеха.
Смерть в бою не страшила и его. Но выучка, пройденная в Гродненском полку, охлаждала воинственный пыл разумными соображениями, что жертвы должны быть оправданными. Что толку в героической гибели, если враг восторжествует? Каждый должен быть готов к тому, что именно его жизнь станет ценой победы. Но не все же! Не в первом же бою!
Юные гусары — вчерашние студенты и чиновники, сыновья юнкеров и профессоров — словно торопились навстречу последней славе, подхватывая слова Кернера. Вокруг расстилалась мирная Силезия, по вечерам к лагерным кострам стайками прибегали деревенские девушки в расшитых передниках и накрахмаленных чепцах, чтобы одарить идущих на смерть героев нежным взглядом и свежим поцелуем, их матери потчевали воинов жареными колбасками и отменным домашним пивом, отцы одобрительно кивали в такт воинственным песням. В лагере царил праздничный дух, словно в древние времена, когда жертвы, увитые гирляндами цветов, спешили на заклание.
На третий день лейтенант Шемет не выдержал и, оставив фон Таузига во главе полуэскадрона, поскакал в голову колонны, к командиру. Фон Лютцов выслушал одного из немногих офицеров, чей опыт почти мог сравниться с его собственным, с подобающим вниманием, и приказ о сокращении дневного перехода на час, с тем, чтобы употребить это время на маневры и обучение новобранцев, был получен.
В первый же вечер, после недолгого отдыха, который Войцех позволил лошадям, поскольку патриотического подъема от них ожидать не приходилось, эскадрон построился для учений. Во главе встал сам майор Кристиан фон Петерсдорф, командир кавалерии фрайкора, сподвижник фон Лютцова еще со времен восстания Шилля. Офицеры двух других гусарских, уланского и конно-егерского эскадронов присутствовали верхами, и многие бойцы фрайкора предпочли перекусить всухомятку, но не пропустить поучительное зрелище.
Войцех, ранжировав свой полуэскадрон в две шеренги, выехал перед строем и оглядел бойцов. Мундиры пестрели всеми оттенками черного, сабли по большей части деревенской ковки, пистолеты были далеко не у всех, а карабинов — пять на весь эскадрон. Хороших лошадей тоже не хватало, но фон Петерсдорф уже разослал ремонтеров по ближайшим окрестностям. Войцех с трудом подавил вздох.
Начал он с самых простых команд, снова и снова перестраивая эскадрон повзводно и опять в две шеренги, пока всадники не запомнили свое место в строю. На это ушел почти весь отведенный на учения час, но, с молчаливого согласия майора Петерсдорфа, Шемет не позволил воинам спешиться, пока эскадрон не начал уверенно перестраиваться на поворотах, на рысях и даже в галопе. Петерсдорф улыбался в густые усы и одобрительно кивал, предоставив младшему офицеру свободу действий. Его собственный опыт относился более к кирасирам, тяжелой кавалерии, в лоб налетающей на противника и зачастую пренебрегающей хитрыми тактическими маневрами, требующими от людей ловкости, а от лошадей — послушания и проворства.
Ужинал Войцех в компании друзей, за кружкой горячего кофе наскоро вводя Дитриха в премудрости офицерской службы. Фон Таузиг, с его острым умом и быстротой принятия решений, словно родился для должности кавалерийского офицера, сочетая в себе пылкую храбрость с выдержкой и хладнокровием. Карл тоже порадовал Войцеха во время учений. Юноша сидел на рыжем Огоньке как влитой, с ловкостью управляя горячим конем одними только коленями, ни разу не запутался в командах и мог служить достойным образцом для подражания всем товарищам по эскадрону.