— Право руля! — капитан чуть усилил интонацию.
Удар потряс «Парижскую Коммуну» до дрожащего гула.
— В левом отсеке течь!
— Включить насосы! Навести пластырь! Аварийную команду — в отсек!
После аврала капитан пригласил штурмана в свою каюту. Он выглядел усталым, но продолжал шутить:
— Мы так и не вывернулись. Зато спасли эту дурацкую посудину. Хочу заметить, Упоров, вы не долго носили с собой страх. Правильно делали.
Капитан подвинул к нему пузатую рюмку с коньяком.
— Моряк должен уметь забывать, иначе воспоминания будут ходить за тобой, как голодный пёс за слепым нищим, и выхватывать лучшие куски жизни. Ваше здоровье, штурман!
«Интересно, почему он меня не зарезал? Этот сумасшедший Скрипач. Сволочь пустоглазая!»
Упоров осторожно пощупал то место, куда упирался нож. Он ощутил под пальцами биение сердца. Так близко. Одно движение — и сердце могло остановиться. Надо забыть. Твой срок ещё не мерен…
— Уже б и вздремнуть не мешало, — потянулся рядом Фёдор Опёнкин. — Баланду только утром приволокут.
— Кто этот тип? — спросил, глядя в потолок, Вадим.
— Тише ты, не базарь шибко. Из блатных он. И не затевайся с ним лучше — такой враз срок укоротит.
— Я уже забыл.
Скрипач храпел, как ни в чём не бывало…
* * *
Вначале осторожно звякнул засов, следом — скрипнула дверь, и камера, мгновеньем раньше погружённая в сон, замерла. Лишь притомившийся Ашот продолжал сладко похрюкивать во сне, причмокивая мокрыми губами. Остальные затаились по какой-то неведомой разуму команде самооткровения.
Дверь открылась без всегдашнего пугающего скрежета. Первым в камеру вошёл мрачный человек в бешмете чёрного сукна, плотно облегающем необыкновенно длинное туловище. Гость огляделся цепким взглядом чёрных глаз и, сняв с головы баранью папаху, сказал, не поворачивая к дверям головы:
— Спят, хозяин. Входи.
Слова шли, словно из глубины желудка — с лёгким вороньим скрежетом.
— Зоха! — как имя собственной беды, выдохнул осунувшийся Каштанка. — Отгуляли воры…
— Надзиратель? — спросил недоумённо Упоров.
— Зоха-то? Нет, сука! — Опёнкин закрыл глаза. — Наручники за спиной разгибает. Подельнику моему на Широком кадык вырвал пальцами. Из живого человека — кадык…
И опять повторил шёпотом:
— Отгуляли воры…
На пороге появился ещё один гость. На этот раз необыкновенно располагающий человек в надраенных, без единой морщинки хромовых сапогах. Он озирал мир полными сдержанной нежности голубыми глазами, и возникало невольное желание ему улыбнуться. Гость был солнечный, откровенно счастливый и составлял полную противоположность Зохе.
Прямо с порога человек прошёл к скамье у стола. Сел, сцепив в лихой крендель слегка кривоватые ноги. Отчего стал ещё более по-деревенски приятным парнем.
— Салавар — главная сука Советского Союза! Это гроб, Вадим! Ну да, вором жил, вором и сдохну.
— Кто им позволил? Где надзиратели?!
— Не шуми. Они по запарке и фраера замочить могут. Салавар нынче — и судья, и надзиратель. Трюмиловка!
Шёпот вора разбудил в нём наконец чувство собственной опасности и вместе с тем непонятную в ней потребность. Вадим догадался: он рассчитывает остаться зрителем, это просто животный интерес. Ему стало противно от нечувствия к чужой судьбе, захотелось снова уснуть, чтобы ничего не видеть далее…
В камеру входили новые люди, по большей части крупные, сытые. Они сжимали в руках стальные забурники. Каждый сразу занимал свою позицию, оставляя место вокруг себя для замаха и удара.
Время торопливо жгло невидимые минуты. Оно словно чувствовало запах будущей крови, спешило утолить своё кровожадное любопытство. И он ненавидел время…
Под конец двое здоровых мужиков внесли лист железа, а третий — две кувалды с железными ручками.
— Зачем всё это? — едва слышно спросил Упоров.
— Сказано — трюмить будут. Ты только не смотри, когда меня начнут…
Каштанка о чём-то вспомнил, окликнул соседа:
— Аркаша!
Заика скосил глаза, но не откликнулся.
— Дай мойку: сам уйду.
И рывком обнажил на руке вены. В это мгновение из-за столба, подпирающего верхние нары, выскочил Скрипач, кинулся к Салавару. Ближний из сук вскинул забурник, но тут же осел, схватившись свободной рукой за распоротый живот. Скрипач был почти у цели, когда огромная клешня Зохи поймала его кисть. Окровавленный нож вывалился на пол, и тогда чечен захватил в тиски шею вора, багровея, поднял над землёй. Всё произошло так быстро, что никто не успел осознать — в камере стало на две жизни меньше.