— Неверие есть духовная слепота. Пребывание на земле в том состоянии не наказуемо, ибо Вседержитель больных не карает…
— Вы кто такой, чтоб морочить людям голову?!
— Монах, — ответил просто блондин неопределённого возраста. Скорее всего, он был молодым.
— Что ж тогда Господь о вас не позаботился?! По знакомству мог бы оказать милосердие.
Блондин запахнул своё чёрное драповое пальто без пуговиц, с отеческим сожалением посмотрел на Ведрова:
— Вы не в том расположении духа, потому останетесь при своём упрямом мнении. Но сказано: «Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явное…»
— Да пошёл ты! Все извилины заплёл!
Монах не обиделся, что весьма удивило прислушивавшегося к их беседе Упорова. А Ведров и дальше продолжал выкрикивать полушёпотом что-то о моральной трусости и опиуме для народа. Бывший сокамерник улыбнулся одними глазами и ушёл в себя.
Он видел далёким зрением души угасающего от телесной ветхости отца Никодима и слышал его едва шелестящий голос:
— Уйми гордыню, брат мой, изгони крамолу из речей своих. Паства должна знать одно: всякая власть — от Бога!
— От кого нонешняя, святой отец? — спрашивает молодой монах.
Отец Никодим молчит смущённо… Игумен искренне хочет, чтобы слуга божий Кирилл переплыл мутное житейское море без катастроф.
Кудрявая борода бесстрастного красавца лежит на литом кресте, белые руки скрещены на чёрной рясе, как два ангельских крыла, а голубые глаза ждут ответа. Молодой монах знает о доносе, написанном соседом по келье Лазарем при свете свечи, источающей медовый запах. Слогом мягким, но разящим. Знает о том и отец Никодим, но оба берегут свои тайны, дабы не приносить друг другу большего огорчения.
— Власть нынче антихристова, — решается на ответ Никодим. — Обличать её воздержись: терпение дарует терпеливому мудрость…
— Благодарствую, святой отец мой. Только «возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад не благонадёжен для Царства Божия», кое стремимся стяжать мы с вами…
Старец перекрестил спину удаляющегося монаха, едва сдерживая слёзы. Ему не дано совершить подвиг по причине крайней немощи, оттого жизнь, прожитая в послушании и служении, кажется какой-то незаконченной…
* * *
— …Смирно! — гремит на студёном ветру хриплый голос злющего, как собака, лейтенанта.
Эхо прошлого не сразу покидает отца Кирилла, он ещё улыбается своим воспоминаниям и немного похож на счастливого человека, позабывшего своё имя.
— Смирно, сука небритая! — кричит на него окончательно взбешённый лейтенант.
Упоров дёргает монаха за рукав чёрного пальто, тот медленно возвращается в действительную жизнь. Закопченные лица зэков поворачиваются в сторону появившегося из обгоревшего рубленого дома начальника лагеря с таким подкупающе интеллигентным и одновременно жёстким лицом. Тёмные круги под глазами придают ему выражение какой-то недосказанности: майор похож на революционера-разночинца, возвращающегося после неудавшегося теракта.
Он кашлянул в кулак, поднял глаза, впечатление усилилось, даже грязные сапоги как бы подчёркивали его поколебленный душевный порядок.
— Бандиты, совершившие поджог, находятся среди вас, — опечаленный голос не дрожал. В нём ещё осталось достаточно воли. — В результате их кровавого преступления погибли 25 человек, в том числе 18 ваших товарищей. Пусть каждый из вас спросит у себя — заслуживает ли это наказания?
Этап загудел.
— Пусть ответ даст ваша совесть. Они так или иначе будут найдены. Долг тех, кто желает заслужить досрочное освобождение, назвать их имена. Мы будем ждать.
Они ждали сутки. Голодные заключённые сбились у тухнущих костров, жуя заплесневелые сухари. Утром умерли ещё четверо, у одного из груди торчал огромный гвоздь. Стадник пристрелил их менее охотно, а целясь в заколотого гвоздём, сказал:
— Этот знал злыдней…
— Чого ж мы уси должны лягать в могилу, гражданин начальник?! — затравленно озираясь по сторонам, спросил вислоухий казак, прирезавший по пьянке родного брата. Из четверых стоящих подле него бандеровцев только один сочувственно поддакнул. Это взбодрило казака: — За що страдаем, братцы?! Аль жить никому не хотца?! Выходи, колы виноваты!
— Верно! — поддержал казака идейный педераст с веснушчатым бабьим лицом. — Мы не желаем отвечать за чужое преступление!
— Не копти, Маруся, — одёрнул его бывший командир танкового батальона. Правая часть лица танкиста парализована, левая обожжена. — Из этой зоны живьём не уйдём.