— Ладно, идём, обещал же.
Кольдт слыл каменным, холодным, а ладонь у него была мягкая и тёплая. От прикосновения лёгкий ток проник под кожу и разлился по нервам, словно по проводкам. Я отдёрнула руку, будто обожглась. Константин тут же заковал свою в перчатку. Его лицо не выражало никаких эмоций, когда он, выпуская меня на волю, открывал тяжёлую дверь.
Свежесть осеннего утра тронула лоб, кончик носа, щёки, подбородок и открытый участок шеи над воротником. Пройдя этим путём, она стёрла румянец неловкости с моей кожи. Студёный воздух покусывал кончики пальцев, норовил добраться до тонких косточек, пробраться под накидку, но я не пустила — сдвинула п о лы, удерживая их вместе изнутри.
Саманта убежала далеко вперёд. Шустрая девочка изредка останавливалась, чтобы подобрать привлекательный листок для сезонного букета, и только поэтому Пенни могла за ней поспевать. Компанию няне составлял не менее запыхавшийся Мануэль, который, по-видимому, решил присоединиться к процессии к озеру.
— Почему ты улыбаешься? — вдруг спросил Константин.
— Правда? Я не заметила…
— У тебя очень живое лицо, оно никогда не бывает безучастным. Все эмоции — как на холсте.
Я остановилась, глянула изумлённо на отдаляющуюся фигуру.
— В карточной игре ты была бы худшим партнёром, — донеслось до меня, и я поняла, что зря разволновалась.
Старый добрый Кольдт никуда не делся.
— Так что тебя развеселило? — снова поинтересовался он, когда я догнала его, выйдя из ступора.
— Я не смеялась, а радовалась тому, что Сэм чувствует себя лучше.
Долгое молчание заставило меня оторвать взгляд от цветастого ковра под ногами. Когда я сделала это, мои глаза встретились с глазами Константина. Он изучал меня, не таясь, словно добавлял новые штрихи в мысленный эскиз собеседницы. Нетрудно угадать, кто не выдержал первым и попытался заполнить паузу болтовнёй:
— Все очень привязались к Сэм, — начала было я, но Кольдт уточнил:
— Вы жили в доме оранти Шелли, верно?
— Да, но они, то есть мы, не знали…
— Чья она, — снова перебил он, — я понял.
— Молли, это мать Николаса, заботилась о ней, как о собственной внучке. Укладывала, когда меня не было рядом, и многому научила. А Сэм? Она интересовалась буквально всем! Ухаживала за птицами, лепила пирожки, поливала рассаду. Плачущей в Эджервилле я видела её лишь раз — когда она вспомнила о доме. Знаешь, она совсем не заносчивая для королевской родни.
— В отличие от кого? — прищурился Константин.
Я ощутила, как, несмотря на холод, снова приливает к лицу кровь. Да уж, разрядила обстановку, нечего сказать! Гадая, ждёт этот сноб ответа, или вопрос был риторическим, подняла взгляд и замерла — он улыбался, и не издевательски, как я могла ожидать, а очень мягко. Уголки его губ приподнялись, взор рассеянно блуждал по моему лицу, пока не остановился на лбу. Мужчина вскинул руку, и я, не успев сообразить что к чему, отшатнулась.
— Что… что ты делаешь?! — я едва не кричала.
— Прости, — он нахмурился и убрал руки за спину. — Не хотел напугать, просто у тебя лист в волосах. Смотри.
Его палец ткнул в лужу у наших ног, в которой, как в зеркале, отражался перечёркнутый обнажёнными ветвями кусочек неба.
Осторожно заглянула в мирную гладь. Оттуда на меня смотрела девица с блестящими от подступающих слёз глазами, искривлённым паникой ртом и жёлтым листком в тёмных волосах. Я стряхнула непрошеного гостя, и тот, сделав несколько крутых виражей, поплыл по зеркальной поверхности аккуратной лодочкой.
— Идём, — Константин больше не пытался дотронуться, только указал направление, в котором нужно было шагать, чтобы нагнать остальных.
Что такое две минуты на отрезке жизни? Всего лишь песчинка времени, равная подогретому в микроволновке обеду. Однако сто двадцать секунд тишины, разбавленной лишь шорохом жухлых листьев да нашим сбивчивым от ходьбы дыханием, показались мне целой вечностью. Я громковато прочистила горло, перед тем как снова заговорить:
— Мне не даёт покоя один вопрос.
— Только один? — Кольдт покосился на меня.
— Да. То есть нет. То есть в данный момент — да!
Я проигнорировала ироничную ухмылку и приступила к разведке.
— Так вот. Почему ты закрыл лицо на Багровом поле? Ну помнишь, — я поднесла ладонь к нижней части лица, — чёрный платок. Зачем он был нужен, если при первом же взгляде все поняли, что это ты? Может, так принято… ну, у знати?
Константин поморщился.