- А рисовать-то там смогу? - робко спросила Анна.
- Как же, к мастерской тебя и приставим. Славные лики писать станешь, а не глумливые рожи, вот и очистятся рука и глаз.
- Ох, лики! Я когда-то любила портреты рисовать. Может, и там над ними поработаю. Ты только меня не бросай сразу, иначе сбегу, не выдержу одиночества! Боюсь, словно в тюрьму...
- Конечно, сестра, я с тобой побуду, помогу освоиться, и навещать стану. Только какая же тюрьма, какое же это одиночество, когда вокруг - сёстры во Христе, и Господь наш, Отец Всемогущий, лично с тобою беседовать станет? Поверяй ему тайны, поверяй ему душу - глядишь, отступит одиночество. И для ребёнка польза.
Криста лично сопроводила девушку до места, представила Наставнице, Матери Ефросинье. Оставалась с Анной полдня, чтобы ей так страшно не было, поводила по территории работного дома, вместе службу послушали, а к вечеру, когда увели её девушки к матери-настоятельнице на обстоятельную беседу, вернулась домой. «Нелегко ей будет», - рассуждала она сама с собой, трясясь в автобусе. - «Девушка живая, энергичная, ласковая, на свободе росла, рисовала, что хотела. И мечтать не боялась, и жизни не боялась. Цель имела. Дэниц перекорёжил её, извратил свободу. Теперь - снова перемены. Теперь - внутри. Совсем в другом нутре. И впрямь, впору одинокой и заброшенной себя почувствовать. Когда ещё привыкнет? Конечно, Мать Ефросинья слишком неволить не станет. Работу по душе и по силам найдёт. Пустоту и метания в душе молитвами заполнит. А ребёночка её будущего я благословлю - и взрастёт он не сорняком в междурядье, а... чем взрастёт-то, други золотые? Морковкой на грядке? Может, зря я её... туда? Да нет, не зря».
Криста сошла на остановку раньше и шла, не спеша, напрямик через луга, наслаждаясь прохладным, свежим днём, серебристо-седой травой в пояс, журчащими ручейками. Шла - и отдыхала, и любовалась Божьим миром, и красота развеивала тревоги: всё хорошо будет, всё будет замечательно!
- Дядя Криста, дядя Криста! - громко зашептал Борис, размахивая каким-то белым пакетом, едва только Криста взошла на порог дома Хоумлинков. - Вам известие!
- Что за известие? - Криста взяла конверт, повертела его, заглянула внутрь - там оказалась единственная записка: «Криста, лапушка, я обретаюсь в четырёх километрах, в развалинах за Ульзаном. Приглашаю на экскурсию. Завтра же с утречка. Только, чур, никому не слова. Твой Дэниц. Кстати, не прихватишь ли чипсов?»
- Ты его видел?
- Ага.
- Где?
- В Ульзане. Могу отвести.
- Не стоит, я сам как-нибудь.
- Да ладно, со мною быстрее, я вас напрямик проведу, тропинками, через овраги.
- Я сказал - нет! - отрезала Криста сухо, не обращая внимания на недовольство мальчика. Она сходила в ближайший в ларёк за сухариками и бутылочкой минералки: обойдётся сибарит без чипсов. Остаток дня провела в своей комнате, читая Библию, да не слишком-то и читалось, всё тревога грызла. Даже к обеду не спустилась, лишь к полночи тихонько сошла на кухню испить воды и пожевать хлебца с солью и холодной картошкой.
А ранним утром немедленно собралась и отправилась в Ульзан. Она бодро шагала по заброшенной просёлочной дороге, отходящей на северо-восток от Торбанка, наслаждаясь бодрящим воздухом и свободой. Обогнула вышку для мобильной связи. Затем дорога перешла в тропу и спустилась в овраг, поросший леском в полноте зелёной красы. Сразу стало сумрачно и сыро. Она огляделась, выбрала у дороги дуб пообъёмистее, и спряталась за него. Через пятнадцать минут крадущимся мягким шагом явился Борис. Он шагал, высоко поднимая коленки, словно бороздил реку, но когда Криста выступила из-за ствола ему поперёк, вздрогнул и споткнулся.
- Я же сказал тебе - не ходи со мной! - укоризненно покачала головой Криста.
- Вам можно, а мне нельзя, что ли? Это дискриминация! Это мой лес, я тут сто раз ходил!
- А на сто первый я прогуляюсь без тебя.
- Дэниц - мой друг, - упрямо сказал Борис. - Я всё равно к нему пойду. Я там вообще уже сто раз был, на развалинах, а вы ни разу.
- Ладно, - сдалась Криста. - Идём вместе. Показывай ближайшие тропинки!
Так они шли, болтая ни о чём, подкидывая носками туфель орешки и камушки. Борис рассказывал о своих мальчишеских заботах, о мечте иметь мотоцикл, о ребятах из класса и вредных капризных девчонках... Наконец они вышли из оврага и начали подниматься вверх по медлительному, пологому склону. Наверху тропа исчезла. Луговина была тут изрыта котлованами не природного происхождения, там и тут попадались проржавевшие металлические конструкции, вросшие в землю, безобразные строительные и бытовые свалки, зацементированные площадки, покрытые битым стеклом, и остатки каких-то кирпичных построек или каркасов от них, давно проросшие бурьяном: смотри в оба, не то напорешься! А затем впереди замаячил длинный холм не холм, домина не домина - некое наполовину занесённое землёй и поросшее кустарником строение, всё в мощных перекрытиях, походящее на бывший склад или ангар. Только чёрный раззявленный вход, будто пасть, которая собирается проглотить, вёл куда-то очень и очень далеко и глубоко.