Он не мог пошевелить ни одной частью своего тела, даже дёрнуть уголком губ или мускулом под кожей.
Тошнота омывала его в сочетании с болью столь сильной, что он не мог её вынести, не мог думать. Болели его кости, его кожа, зубы, скальп, челюсти, пальцы, суставы, мышцы руки и ног, ступни. Даже его член болел.
Каждая часть его тела болела, но каким-то образом это не смешивалось в единую неописуемую боль.
Она не приходила волнами.
Скорее, она была постоянной, не унимающейся, до безумия конкретной. Он мог почувствовать каждую болевшую часть дела в отдельности, индивидуально, как независимую специфическую разновидность дискомфорта или откровенной агонии. Сосредоточенность на одной боли не уменьшала другие ощущения. Сосредоточенность на одной боли не отвлекала его от происходящего с другими частями его тела.
Он был не один.
Осведомлённость об окружении не меркла на фоне боли.
Он определённо был не один в этой комнате.
Он не понимал, откуда ему это известно. Он ничего не слышал.
Ну, нет… нет, это неправда.
Он слышал разное.
Он много чего слышал.
Осознание того, как много он слышал, на мгновение отвлекло его от не-пустоты комнаты, хоть и не преуспело в отвлечении его от боли. Это вовсе не уняло боль, но сосредоточило его разум как лазер, направив на другую часть горизонта.
То, сколько всего он слышал, сбивало с толку. А ещё это заставляло его член болеть, но уже не так, как раньше.
Слабый ветерок коснулся стекла справа от него, чуть выше места, где он лежал.
Ник прислушивался к продвижению ветра, пока тот легонько пробегал мимо окна, как беглое прикосновение пальцев. Он услышал дрожь стекла, лёгкую вибрацию в деревянной раме.
Он отвлёкся от окна, когда кто-то смыл в унитазе на несколько этажей выше него, и вода лениво хлынула в чашу перед тем, как её засосало в трубу. Он слышал, как мужчина вышел из туалета (откуда он знал, что это мужчина?), прислушался к скрипу старых деревянных половиц, скрипу линолеума под поношенными кожаными туфлями.
Здание было старым. Высокие потолки.
Он находился в городе, но не в том, который хорошо знал.
Никакие из запахов не казались теми самыми.
Он слышал телевизор, работавший в комнате другой квартиры, и на несколько секунд сосредоточился на нём, слушая, как молодая пара тихо переговаривается на скрипучем диване. Французы? Итальянцы? Они говорили по-французски. В соседней квартире другая молодая женщина смеялась, разговаривая по телефону, лениво кружа по кухне босиком и разговаривая с кем-то также по-французски, но с другим акцентом.
Он услышал, как кто-то пустил воду в кухонную раковину в той же квартире, расслышал бормотание, тоже не на английском, а затем шорох рук, вытираемых о полотенце.
Ник сосредоточил своё внимание за пределами здания.
Он тут же услышал уличное движение в таких деталях, что буквально представлял себе разные машины. Он наблюдал, как они проезжают мимо — лимузины, седаны, мотоциклы, грузовики, автобусы, велосипеды, фургоны. Он слышал более отдалённые человеческие голоса, говорившие в основном по-французски, музыку в близлежащих витринах и ресторанах. Он слышал звуки соприкасавшегося стекла и металла, звуки стекла и дерева, отдалённые глотки — кто-то пил жидкость безо льда, скорее всего, пиво.
Чем больше он фокусировался на отдельном скоплении звуков, тем больше он слышал.
Однако в этой комнате — ничего.
Он даже не слышал дыхания.
И всё же он знал, что он не один.
С трудом сделав усилие, он постарался открыть глаза.
Он постарался пошевелиться, сделать глубокий вдох.
Однако он не мог вдохнуть. Он не мог дышать.
Прежде чем он успел уложить это в голове, его груди коснулась рука.
Он даже не осознавал, что пытается встать, пока рука не заставила его аккуратно опуститься на матрас. Он должен был встревожиться из-за этой руки, присутствия кого-то другого, из-за сдерживания, из-за своего незнания, кто это был.
Вместо страха он ощутил злость.
Чем дольше эта рука поглаживала его грудь, тем сильнее в нём нарастала злость.
И всё же он изучал издалека, ощущая ту ненасытную ожесточённую злобу, замечая, что от неё сложно отстраниться, даже когда он смотрел на неё почти бесстрастно. Он всё ещё плавал в этой ярости, когда тот, кто касался его груди, издал звук, который Ник меньше всего ожидал услышать.
Он… усмехнулся.
Это определённо был кто-то мужского пола.
Ник знал это по руке. Он знал это, но он не ассоциировал ладонь с конкретным полом, пока не вынужден был сформировать соответствующее предложение в уме.