Девушка потёрла пылающую щеку и отошла от каталки, на которой, словно сломанная марионетка с оборванными ниточками, завалившись на бок, лежала бледная госпожа Циркония. К старушке тут же подлетели Мимет и Каоринайт.
— Пульс едва прощупывается, и давление падает! — бросила одна из медсестёр.
Что и послужило сигналом к началу всеобщей работы, которая на первый взгляд могла показаться сущей неразберихой, но в этом хаосе экстренной ситуации явно чувствовался порядок и слаженность. Никто из членов команды не паниковал и не проронил ни слова — на старушку тут же надели кислородную маску и подключили к аппарату ЭКГ. Доктор Томо прослушал сначала правое, потом левое лёгкое, передвинул стетоскоп к сердцу, а затем дал команду Тайки начинать непрямой массаж сердца.
— Каори, нам нужен допамин! — бросил доктор Томо, не глядя на неё, но рассмотрев экран электрокардиографа, неожиданно гаркнул: — Желудочковая фибрилляция! Дефибриллятор сюда! Живо! Разряд на триста!
Мимет метнулась в сторону, включила прибор, установив стрелку на триста ватт-секунд. Тайки прекратил компрессию, чтобы доктор Томо смог положить электроды на костлявую грудь старушки, которую Каоринайт тут же смазала гелем для лучшего контакта с кожей.
— Все назад! — рявкнул доктор, нажимая на кнопку.
Тело старушки тряхнуло, пронзая электрическим разрядом.
— Есть пульс, — сообщила Мимет.
Дальше по указанию доктора Томо Каоринайт ввела старушке лидокаин и бретилат. Ами видела, как взмокли виски доктора, как выдохся Тайки, делая массаж сердца. Бригаде удалось стабилизировать пациентку, и сейчас они обменивались друг с другом взглядами, в которых читалось явное облегчение людей, не имевших права сдаваться или отступать. И в этом безмолвном торжестве человека над Смертью, Ами внезапно почувствовала себя лишней. Она автоматически вышла из смотровой, и в каком-то странном бессознательном состоянии побрела прямо по коридору. Ей нужно было собраться с мыслями и где-то прийти в себя.
Ноги сами принесли девушку в небольшой больничный кафетерий. Ами купила обжигающий зелёный чай с мятой, и, усевшись за столик, находившийся в углу, уронила голову на ладони не в силах больше ни смотреть, ни двигаться. В голове девушки было только одно:
“Может, доктор Томо прав и я действительно не подхожу для работы хирурга? С мёртвыми работать проще и понятно, а стоит лишь столкнуться с критической ситуацией по спасенью чьей-то жизни или неадекватным поведением, как я тут же теряю самообладание. У Тайки это получается намного лучше, он даже в лице не изменился…”
При мысли о молодом человеке у Ами неприятно засосало под ложечкой. Она была настолько потрясена произошедшей ссорой, что никак не могла взять в толк, как они вдвоём смогли дойти до такого. Никогда ещё за всю историю их отношений Тайки не позволял себе даже повысить на неё голос. Он всегда был таким рассудительным, предупредительным и деликатным. Ами платила тем же — старалась соглашаться с ним во всём, не спорила, помогала с рефератами, когда у него случался завал по учёбе… И что же теперь? Ами никогда не предполагала, что он может смотреть на неё с такой ненавистью… Или в случившемся была и её вина? Ведь Тайки предупреждал девушку не соваться в Санья…
Зелёный чай в чашке успел уже остыть, но Ами выпила его почти залпом, ощущая во рту приятный мятный холодок, чуть прояснивший её сознание. Ей хотелось кому-нибудь выговориться, рассказать о своих проблемах, но Мичиру с Харукой не брали трубку. Усаги до сих пор находилась в психиатрической больнице и к ней ещё никого не пускали, кроме следователей и родителей, а Нару… А Нару больше уже никогда не сможет её выслушать. Ведь её подруга навсегда исчезла из этого мира, не оставив после себя даже бренной оболочки…
Девушка купила ещё одну чашку чая. На часах было шесть часов вечера и ей, конечно же, надо было уже возвращаться в смотровую, и как-то вновь объяснять своё отсутствие доктору Томо. Однако Ами просто не могла выйти из кафе, она не чувствовала в себе достаточно сил, чтобы вновь ощутить на себе презрение доктора, холодность Тайки и насмешки Каоринайт, Мимет и Юджиал.
— И почему же наши прекрасные глазки такие грустные, Кисуля? — послышался знакомый до дрожи голос.
Подняв голову, Ами увидела, что рядом с её столиком стоял Зой Сайто, одетый в неизменные узкие джинсы, кожаную куртку и полосатый шарф. Он внимательно наблюдал за ней. Взгляд молодого человека был таким пристальным, что, казалось, будто он хотел проникнуть в самую душу. И в этот самый момент, когда их глаза встретились, Ами ощутила странное возбуждение, похожее на томление. Она отпила из чашки чай, чтобы скрыть своё замешательство, ведь воспоминание о том самом поцелуе на кухне её квартиры неожиданно полыхнуло в голове ярким заревом. Однако поцелуй поцелуем, но как же объяснить то, что происходило с Ами сейчас, когда она смотрела на Зоя и чувствовала ЭТО? Стоило девушке поссориться с единственной любовью своей жизни и вот её неожиданно потянуло к другому парню.
— Да, так… — пробурчала она, краснея. — День сегодня не задался как-то…
— Боже, мне прямо-таки жалко этот день, раз он решился вдруг у тебя не задаться! — весело сказал Зой, присаживаясь напротив Ами, обдавая её волной персикового аромата.
Столик был настолько маленьким, что их колени невольно соприкоснулись, спровоцировав сладкую дрожь в теле девушки.
— А тебе МЕНЯ не жалко? — фыркнула Ами, поджимая ноги под себя.
-Не-а, — ответил рыжий. — Ты слишком красивая и умная, чтобы тебя можно было жалеть, Кисуля. Хотя если ты не уберёшь со своего милого личика эту похоронную рожу, я так уж и быть снизойду до жалости, — деланно вздохнул Зой, а потом так забавно скорчил физиономию, что Ами невольно рассмеялась.
— Ну, вот. Уже лучше, — усмехнулся рыжий.
— И всё же жалеть людей иногда необходимо, — заметила Ами.
— “Я не встречал в природе жалости к себе. Любая птаха, коль с ветки упадёт, закоченев от стужи, не испытает жалости к себе”, — продекламировал Зой, и его взгляд неожиданно сделался пронзительным и острым, словно клинок. — Жалость убивает человека, Кисуля, запомни это. Она делает его дух слабым, являясь источником реального страдания. И только воин способен признать судьбу такой, какой бы она не оказалась, принимая её со смирением, ибо только в смирении он может постичь то, чем является на самом деле. Но не через жалость, а вызов собственной Смерти.
— Знаешь, когда одни за спиной насмехаются и шепчутся, а другие открыто демонстрируют неприязнь и пренебрежение, очень сложно не погрязнуть в жалости к себе, — нервно сказала Ами, поджимая губы.
— То, что ты описала, очень сильно смахивает на отношения с моим братцем Нефритом, — хохотнул рыжий. — И когда такое происходит, я представляю его в балетной пачке на пуантах, а потом начинаю мысленно материть, пока не пройдёт желание съездить ему по самодовольной роже.
Зой театрально закатил глаза, напевая мотив из “Лебединого Озера”, и Ами вновь рассмеялась, живо представив сурового Нефрита в наряде балерины. Внезапно все её переживания показались ей не такими уж и серьёзными. Да, Тайки на неё разозлился, но если подумать, он даже не спросил, как она себя чувствует после нападения. А что касается припадка госпожи Цирконии, тут бы любой испугался, вцепись в него полусумасшедшая старуха, вещающая страшные псевдопророчества. Нет, она не позволит всем этим неприятностям уничтожить её.