Наконец он добрался до дворца и, подойдя к служителю у дверей, сказал ему, что желает получить аудиенцию у паши. Мужчина ответил, что его господин очень занят и у него нет времени на аудиенцию. Затем он поинтересовался, с каким делом пришёл Мустафа. Тот ответил, что может дать паше информацию о местонахождении храма Почитателей Пламени и других вещах, связанных с ними.
Служителя это убедило, и он велел Мустафе войти. Мустафа вошёл и оказался в большом коридоре, в конце которого была дверь.
— Подожди здесь, пока я вернусь, — сказал служитель.
— Поторопись, — сказал Мустафа, когда тот исчез в дверном проёме. Через пять минут служитель вернулся и сказал Мустафе, что паша даст ему аудиенцию.
Мустафа последовал за ним через несколько комнат и наконец вошёл в ту, где сидел паша.
Эта комната была примерно двадцати футов в длину и пятнадцати в ширину, с низким потолком. В ней было три двери. Помещение заполняли столы с книгами, письменными принадлежностями и другими вещами. Паша сидел в большом мягком кресле красного дерева. Ему было лет пятьдесят, и волосы у него уже поседели. Длинная белоснежная борода доходила ему до талии.
Глаза старика были чёрными и яркими, но несколько маленькими и запавшими. Лицо у него было цвета старой бронзы, нос слегка горбатый и красный на конце, что свидетельствовало о склонности к спиртным напиткам.
Слатин Бааббек, так его звали, носил длинные красные брюки и туфли со следами длительного ношения. Однако его чёрно-белый плащ был новым, как и тюрбан, лежавший на столе.
Перед ним лежало несколько писем, которые он читал, а также обильный запас пергамента, перьев и чёрных чернил.
— Ну, чего ты хочешь? — спросил Слатин, глядя на молодого человека, так грубо вломившегося в его работу.
— Разве слуга не сказал тебе этого, о паша Багдада?
— Да. Но я так привык задавать этот вопрос, что не смог удержаться. Это всё дело привычки, рассеянности и невнимательности. Надеюсь, что у вас нет ничего подобного, молодой человек.
— У меня есть привычка не вставать, пока не проснусь, паша, — был серьёзный ответ Мустафы.
— Это шутка? Если да, то я совершенно не понимаю, о чём идёт речь.
— Нет, это не шутка. Вы спросили, есть ли у меня какие-нибудь привычки, а я лишь ответил на ваш вопрос, назвав одну из них, о паша.
— Что ж, изложи своё дело, и покончим с этим, — произнёс паша очень грубым и нетерпеливым тоном.
«Ну вот опять», — подумал Мустафа, а вслух сказал:
— Я пришёл к тебе, о паша, чтобы сообщить некоторые сведения об обществе «Почитатели Пламени».
— Твой голос кажется знакомым, но твоё лицо — нет. Кто ты такой?
— Мустафа Даг, молодой городской торговец, загадочно исчезнувший несколько месяцев назад. — Мустафа был так взволнован, что забыл привычное «О паша». Сам же паша был так поражён, что тоже забыл об этом; так что ничего дурного не произошло, хотя в любое другое время это могло бы быть расценено как грубое нарушение этикета и проявление неуважения.
— Это …! Ты это всерьёз? — вот и всё, что смог сказать паша. Я опустил слово, идущее после «Это», поскольку его невозможно употреблять в приличном обществе.
— Да, о паша, я имею в виду именно то, что сказал.
— Что ж, сядь и расскажи мне об этом всё.
Мустафа принял приглашение, усевшись, скрестив ноги, на коврик перед пашой в истинно турецком стиле. Несколько семей в Багдаде переняли европейский обычай сидеть в креслах, но при этом все они сохраняли и традицию сидеть по-турецки, скрестив ноги.
— Ну, поторопись, — нетерпеливо сказал Слатин, когда его гость удобно уселся. — У меня не так много времени, потому что я очень занят.
— Простите, о Слатин Бааббек, — сказал Мустафа. — Если бы я знал, что вы так торопитесь, я бы подождал ещё день, прежде чем посягать на ваше царственное терпение.
«Не то чтобы я так уж торопился, — подумал Слатин про себя, — но сдается мне, в этом парне слишком много того, что я называю “медоточивой говорильней”». Вслух же он произнёс:
— Я принимаю твои извинения. Продолжай.
— Сначала, скажите, сколько времени вы отводите мне на рассказ, — сказал Мустафа. — Мне хотелось бы знать это, чтобы иметь возможность вместить факты и детали моей истории в тот промежуток времени, за который я должен их изложить.
— Я дам тебе час, — сказал Слатин. — «Не думал, что он настолько предусмотрителен и внимателен к другим», — добавил он про себя.
— Теперь, о паша, я вполне готов рассказать тебе свою историю, — сказал Мустафа. Он откашлялся, поудобнее устроился на ковре, скрестил руки на груди, поднял глаза, остановив взгляд на лице паши, смотревшего на него с выражением пристального внимания и интереса, не выдававшими, однако, внутреннего изумления хозяина, и затем начал свою повесть, приобретавшую по мере рассказывания все большую выразительность, пока его голос не стал подобен мелодичному звуку труб.