Тропа уходила все выше, Конан доверился жеребцу и отпустил поводья. Умное животное осторожно, но твердо ступало на осыпающиеся под копытами камни. В некоторых местах киммерийцу приходилось спешиваться и идти, прижимаясь широкими плечами к скале, нависавшей над скальным выступом, по которому они двигались. Деви с замиранием сердца судорожно цеплялась за луку седла, боясь глянуть туда, где тропа обрывалась в бездонную пропасть, окутанную непроницаемой мглой.
Наконец тропа вывела в узкую лощину. Начались бесконечные повороты, подъемы и спуски. Голубоватый туман уже застилал низины, солнце клонилось к закату, когда Конан круто свернул на отходившую от главного тракта тропинку. Где-то рядом журчал ручей.
— Неподалеку селение галзаев, — сказал киммериец. — Их женщины ходят сюда по воду. Тебе нужна новая одежда.
Жазмина грустно взглянула на остатки своего легкого одеяния. Парчовые туфельки изодраны, муслиновое платье и шелковое белье превратились в лохмотья и мало что прикрывали. Варвар был прав: изысканный наряд, уместный на улицах Пешкаури или Айодхьи не очень-то годился для путешествия верхом среди камней и скал Химелии.
Свернув за выступ скалы, Конан спешился и помог девушке покинуть седло. Они ждали довольно долго. Наконец киммериец поднял руку, хотя Деви ничего не слышала.
— Идет женщина, — сказал Конан.
— Ты ведь не убьешь ее? — вдруг испугалась вендийка. — Я не хочу получить тряпки такой ценой!
— Обычно я женщин не убиваю, — ответил варвар, — хотя некоторых следовало бы. Среди горянок есть сущие волчицы.
И он рассмеялся своей удачной шутке.
— Да не дрожи ты так, — добавил он, заметив, что пленница не слишком ему поверила. — Клянусь Кромом, я даже заплачу ей за вещи. Как тебе нравится это?
Он достал из кошеля на поясе пригоршню золотых монет, полюбовался их блеском и спрятал обратно, оставив в руке самую увесистую.
Деви облегченно вздохнула. Она считала в порядке вещей, что мужчины убивают друг друга: их судьба, их право. Но мысль, что из-за нее может погибнуть беззащитная женщина, была непереносима для гордой вендийки.
Наконец из-за скалы показалась долгожданная путница: долговязая галзайка, несущая на голове пустой кожаный бурдюк для воды. Завидев высокого мужчину, преградившего ей дорогу, она отпрянула, намереваясь бежать, но тут же поняла, что незнакомец стоит слишком близко и успеет схватить ее, прежде чем она сделает несколько шагов. Отбросив бурдюк, женщина застыла с видом дикой кошки, готовой вцепиться противнику в глаза. Рука ее метнулась к темным волосам, стянутым лентой, за которой, как знал Конан, горянки носили длинную острую булавку, не уступавшую иному стилету.
— Спокойно, женщина! — сказал киммериец, показывая ей золотую монету. — Я не собираюсь тебя грабить. Хочу купить твою одежду. Этого достаточно?
Настороженность горянки тут же сменилась радостным изумлением. Этот странный воин предлагает ей плату, достаточную, чтобы купить самый большой дом в их селении! Женщина тут же принялась раздеваться, демонстрируя типично горское презрение к условностям. Сбросила вышитую безрукавку, сняла пышную юбку, широкие шаровары, рубашку с просторными рукавами и кожаные сандалии. Свернув все и нисколько не смущаясь своей наготы, подала узел Конану. Тот передал одежду изумленно взиравшей на все происходящее Жазмине.
— Ступай за скалу и переоденься, — велел он Деви, еще раз доказав этой неожиданной учтивостью, что жил не только среди химелийских дикарей. — Свое тряпье принесешь мне.
— Деньги! — сварливо потребовала горянка, когда девушка удалилась. — Ты обещал мне золото, мужчина.
— А не многовато будет? — спросил Конан, который не любил, когда у него что-нибудь требовали. Тем более женщины.
— Ладно, — добавил он, заметив, как исказилось лицо горянки. — Добавь-ка свою заколку, и мы квиты.
Немного подумав, галзайка вытащила из волос булавку-стилет с перламутровой ручкой, которую легко было принять за невинное украшение, и бросила Конану.
Киммериец, подхватив стилет, швырнул ей монету. Галзайка ловко ее поймала, попробовала на зуб, удовлетворенно хмыкнула и сунула деньгу за щеку. Не говоря больше ни слова, подняла бурдюк и пошла к ручью, лишенная всяческого стыда, как и одежды.