Я посмотрел на Артёма.
– В расход.
Они попытались было сопротивляться. Что-то яростно замычали, задёргались, пытаясь сбросить моего напарника со спины, но куда уж там. Два коротких взмаха ножа – и всё кончено.
– Сапоги не запачкай, – я указал ему на огромную лужу крови, натёкшую из-под власовцев.
– Хорошо, – ответил Броня бесцветным голосом, поднимаясь. Лицо его, освещенное печным огнём, было бледным как мел.
Я подошёл и обхватил его голову руками, заставив смотреть мне в глаза.
– Артём, слышишь меня? Смотри на меня. Ты не людей убил, слышишь! Это власовцы были, власовцы, – я яростно шептал ему это, чувствуя, как парня колотит мелкая дрожь. – Они не люди уже давным-давно. Это предатели, душегубы и мучители. Что, на жалость тебе надавили, про мамочку свою плакать начали? Русскими себя назвали? Не русские они ни черта! И матери у них нет никакой! Мать их своё чрево прокляла, когда узнала, что её сын форму носит с Андреевским крестом. Дети, если у них они были, батьке в рожу плюнули и из дому ушли. Жена с радостью забылась в объятиях другого. Потому что они предатели, понимаешь, предатели! С ними только так: ножом по горлу, и никак по-другому. Пока я на фронте дрался, они тыловые деревни грабили. Когда наши люди по четыре смены у станков стояли, они вместе с немцами шли, в одном ряду, плечом к плечу с завоевателями. Ты за кусок хлеба в детстве дрался, а они водку жрали и шлюх своих тискали. У них ни матерей нет, ни отцов, ни крови, ни чести. Они это всё предали, продали, променяли на сапоги немецкие. Это не люди нихера уже. Это собаки бешеные. Ты для них подарок сделал, отправил на суд Божий. Там у них хотя бы шанс оправдаться есть, потому что на суде человеческом, мирском, им пощады точно не будет.
Постепенно, чем дольше я распинался, Артём успокаивался. Под конец моей речи дрожь окончательно унялась. Пацан ещё ни разу никого не убивал по-настоящему, чтобы не в пылу схватки, а вот так, хладнокровно и по приказу. Вот и тряхануло его. Не, ну каков боец, а? Приказ исполнил чётко, быстро, ни секунды не раздумывая. Только после того, как дело было сделано, пришло осознание, что он кого-то убил.
– Я в порядке, Анафема. Спасибо, – он отодвинул мои руки. – Нужно посмотреть, нет ли у них сигарет, – он кивнул на трупы.
– Ты куришь разве? – я удивился. Никогда не видел, чтобы Артём дымил.
– Очень редко, – он улыбнулся. – Сам же знаешь, табак у нас в дефиците. Пусть, в таком случае, хоть эта сволочь поделится.
– Ладно, давай, шмонай. Только быстро, нам ещё дела делать.
Тут он был, конечно, прав. Со времени Последней войны курево было в крайнем дефиците. Дон и Волгу полностью оккупировали немцы, так что единственное место, где мы могли выращивать табак, были казахские степи. Очень быстро степняки смекнули, что махорка – это настоящая золотая жила, и начали растить её специально нам на продажу, заламывая при этом цены до небес. Не помог даже тот самый знаменитый рейд Батова, благодаря которому степняки теперь носа не показывают дальше Оренбургской степи. Почти все земли, полученные Чёрной Армией в ходе той операции, были отданы под пашню. Так что, желание Артёма поживиться немецкими сигаретами, было вполне оправдано.
Как только он закончил, довольный собственным приобретением, я встал на его пути, сложив руки на груди и загородив выход. Он грустно вздохнул.
– У них на двоих было семнадцать штук. Я отдам тебе восемь.
– Отлично, – согласился я на такой обмен, кладя в нагрудный карман маскхалата восемь белых цилиндриков. – Теперь пошли. Время не ждёт.
Нужное нам здание мы нашли быстро. Это был здорово выделяющийся на фоне остальных одноэтажных бараков кирпичный дом. Четыре этажа, не считая цокольный, окна которого чёрными провалами выглядывали из-под нечищеных сугробов. Рядом со входом в здание стояли в карауле двое полусонных часовых, оперевшись на свои автоматы. А вот это уже было хоть какое-то подобие дисциплины. Впрочем, солдаты, как мне показалось, больше заботились о том, как бы не замёрзнуть, чем об охране такого высокопоставленного лица. Они то и дело переминались с ноги на ногу, совали руки в карманы или дышали на них, надеясь отогреть, постоянно курили и перебрасывались ничего не значащими фразами. Одним предателям такая оплошность уже стоила жизни. И для этих такая безалаберность тоже кончится плачевно.