Под конец моего доклада Жуков повернулся к Артёму, всё также робко стоявшему у двери в кабинет, и спросил:
– Ну, а ты? Есть что добавить по существу?
– Никак нет, товарищ верховный маршал. По существу замечаний нет, если не считать того, что повесил Власова я по прямому приказу капитана Отрепьева.
– Как будто тебе для этого приказ нужен был, лейтенант, – Жуков встал со своего кресла и подошёл ко мне.
– По твоему приказу, значит, пацан этого гада повесил?
– Так точно, товарищ верховный маршал, – исступлённо распахнув глаза и глядя как бы сквозь него, ответил я.
– Очень интересно. А с какой целью, позволь поинтересоваться, ты этот приказ отдал? Что, неужели не захотел своё имя на страницы истории вписывать? – с ехидцей в голосе поинтересовался Жуков.
Сойти за дурачка у меня не получилось. Не обманула верховного маршала ни моя оловянная стойка, ни зрачки глаз, из которых я тщательно постарался убрать все признаки интеллекта. Слишком умным и слишком опытным человеком был Георгий Константинович, чтобы попасться на такую, по сути, детскую, уловку.
Я выдохнул и прикрыл глаза.
– С целью пропагандистского эффекта, товарищ верховный маршал, – уже намного более спокойно пояснил я.
Артём, стоящий позади меня, тоскливо вздохнул.
– Вот как, – удовлетворённо произнёс Жуков. – И в чём же этот эффект состоит?
– В том, товарищ верховный маршал, что лейтенант Броневой, в силу своей юности, своей биографии и своих, пока что, немногочисленных заслуг, может стать очень хорошей пропагандистской фигурой. На нём, как на молодом человеке восемнадцати лет, не лежит ответственности за поражение в Последней войне. Он – символ новой России, возрождающейся и жаждущей мести. К тому же, он, в отличие от многих героических фигур, почитающихся нашим народом, ещё жив. А значит, список подвигов народного героя можно будет продолжить на радость пропагандистам.
– Или же перечеркнуть крест-накрест, если твой лейтенант струсит или надумает перейти через границу с поднятыми руками. Так ведь, лейтенант? – спросил Жуков, обращаясь к Артёму.
Тот, в свою очередь, вспыхнул, покраснел с головы до пят, и уже открыл было рот для возражений, как верховный маршал примиряюще поднял руку.
– Спокойно, Артём Константинович. Я пошутил. Ни в чём таком подозревать тебя у нас нет причин.
И повернулся к Алеутову.
– На этом, я думаю, с докладом покончено. Сообщите старшему лейтенанту Броневому о его повышении в звании, и перейдём к основной части совещания…
Артём буквально светился от счастья. Я его прекрасно понимал. Первая же боевая операция – и такой успех. Мало того, что поставленная задача была с успехом выполнена, так ещё и награда нашла своего героя. Помимо новых звёздочек на погоны, мой подопечный получил ещё и серебряный кружок медали «За отвагу» на выпяченную от гордости грудь. Кажется, высшее командование пришло к тому же выводу, что и я, и захотело сделать из Артёма нового национального героя. Так что, теперь считанные часы отделяют нас от того, чтобы фотография Артёма появилась на заглавных страницах газет. Я же был этому только рад.
Немного помучив официальными поздравлениями и рукопожатиями, Алеутов отпустил Артёма. Я было хотел подняться и выйти вслед за ним, но требовательный взгляд моего начальника остановил меня и заставил опуститься обратно в кресло. Как назло, стоявшее рядом с Георгием Константиновичем.
– Что ж, – вновь начал верховный маршал. – Позволь и тебя от всей души поздравить, Гришка. То, что вы сделали… это словами не описать. Это первое серьёзное поражение, нанесённое нами рейху с весны сорок пятого. Я уж было думал, что Власов так и умрёт от старости, избежав возмездия. Ан нет! Висит в петле, как последняя собака. Всё-таки, в этом мире ещё осталась справедливость, да?
Жуков печально улыбнулся.
– Честно сказать, Гриша, когда мы всё это начинали, я не думал, что мы зайдём так далеко. В тот августовский день, когда мы, здесь присутствующие, за исключением вас двоих с Александром Сергеевичем, входили в кабинет Кирова, я хотел лишь одного: снятия маршала Тухачевского со всех постов. Потому что уже больше не было никаких сил терпеть. Его, так называемый «гений», обходился нам дороже, чем все стратегические уловки Вермахта. Его химическое оружие, призванное переломить ход войны, било сильнее по нам, чем по немцам. Там, под Чебоксарами, когда этот ублюдок приказал пустить газ, полегли десятки тысяч солдат. Хороших, храбрых солдат, прошедших всю войну. А эта мразь, этот самовлюблённый бездарь, он их всех задушил. Не дал даже шанса умереть достойно, как полагается мужчинам, с оружием в руках. Потравил хлором и фосгеном. Мы, не поверишь, не хотели даже Кирова смещать, всё завертелось как-то… само. А потом, когда с Кировым, да и со всем почти бывшим советским правительством было покончено, и мы медленно откатывались к Уралу, я думал, что это конец. Что прижмут нас где-нибудь у Свердловска с двух сторон – и всё. Меня – повесят, всех остальных русских людей – кого куда. Кто посильнее – в рабство, кто послабее, сожгут в своих газовых камерах. И если бы мне тогда сказали, я бы никогда не поверил, что смогу взглянуть в глаза убийце генерала Власова.