Двое сидевших за столом пили исключительно из золотых кубков — довольно грубых, по меркам некоторых патрициев, зато массивных и удобных, вмещавших большое количество приторно-сладкого южного вина.
— Луцио — проклятый идиот, — произнёс один из двоих мужчин. — Почему он никогда не может сделать как ему говорят?
Другой хохотнул в ответ и поднёс кубок к губам.
— Луцио хочет больше денег, — пожав плечами, ответил он. — Успокойся, он не решится напрямую нарушить приказ.
— Вся эта афёра с самого начала была слишком сложной.
— Не будь дураком. В Риме ничего не делается в лоб.
Оба говоривших замолкли, каждый остался при своём. Наконец первый снова заговорил:
— Думаешь, эти шкатулки стоят того, чтобы так рисковать?
Другой уверенно кивнул и серьёзно посмотрел на него.
— Это очень хороший куш. Я считаю, надо было сделать это уже давно.
Другой тихонько зарычал и поудобнее устроился на обитой бархатом скамье. Тоже пригубил вина.
— Уже решил, что делать с остальными?
Другой мужчина долго молчал. Так что первый успел забыть о том, что задавал вопрос. На арене начинался новый бой, и он полностью погрузился мыслями в него.
Оба брата любили смотреть, как льётся кровь. Оба предпочитали кровь рабов. Первый говоривший внезапно усмехнулся и произнёс:
— Всё-таки этот Цебитар абсолютный дикарь. Выставить бы на арену его.
Другой лишь хмыкнул в ответ.
Глава 4. Гетера
Клемента Церера…
Рыжеволосая и необычно круглолицая для даэва, Клемента славилась не только при дворе, но и во всём Вечном Риме красотой, умом и нежностью.
Вряд ли нашёлся бы хоть один мужчина, посмевший отказаться от общества этой женщины. Кроме, разве что, Маркуса Цебитара.
Клемента знала Маркуса больше десяти лет — они познакомились, когда тот ещё был мальчишкой и едва ступил на опасную почву римских атриумов в первый раз.
Клемента была частью этой жизни с тех самых пор, как родилась. Ещё маленькой мать демонстрировала её друзьям, оставляя иногда в компании с незнакомыми господами, чтобы затем расспросить, о чём те говорили наедине — даже в Риме ребёнка, как правило, не опасался никто.
Затем была школа Сафо, каждый месяц и день пребывания в которой стал частью одного большого турнира за право называться красивейшей и самой образованной из гетер. Мужчины могли смеяться над таким обучением сколько угодно — Клемента знала, что не одна ученица, вместо светского воспитания, получила там сломанную жизнь и изуродованное лицо.
Сколько Клемента знала Маркуса, тот не любил свет, но по понятным причинам свет обожал его. Вначале александрийский дикарь вызывал у всех интерес уже тем, что оказался в столице. По мере того, как становилось ясно, что Маркус не впишется в их иерархиезированную светскую жизнь никогда, гости его дома всё отчётливей делились на тех, кто, зачастую тайно, восхищался им, кто боялся его и тех, кто ненавидел его и презирал.
Клемента определила свою позицию давным-давно, когда увидела его спокойное красивое лицо в первый раз. С тех пор Маркус стал более закрытым и более искусным в политической борьбе, но она всё ещё видела за завесой равнодушия те зелёные глаза, которые покорили её одиннадцать лет назад.
Маркус молча прошёл к своему креслу и, упав в него, протянул руку к кувшину с вином.
Не нужно было быть Клементой Церерой, чтобы понять, что Маркус Цебитар не расположен к беседе. Гетера вспорхнула со своего места на командорском ложе и, опустившись на пол за спинкой его кресла, принялась массировать виски мужчины.
— Вот тут, — Маркус подвинул её пальцы чуть в сторону, и, когда Клемента послушно надавила на указанное место, ненадолго стал похож на откормленного чёрного кота, напившегося валерьянки.
Выждав, пока Маркус перестанет мурлыкать, Клемента убрала руки от его висков и, опустив их командору на грудь, принялась расстёгивать камзол.
— Тяжёлый вечер? — спросила она мягко. И переместилась так, чтобы удобнее было смотреть ему в лицо.
Маркус промолчал. Были вещи, о которых он предпочитал не говорить. Никому — даже ей. Однако Клемента поняла всё без слов.
Он был у императрицы. В груди кольнула ревность и сразу же потухла. Пальцы продолжили расстёгивать камзол.
Устал. Движения её замедлились. Жаль.
«Я ведь ждала», — она с трудом удержала на губах невысказанный укор. Что толку корить ветер, который дует не в твои паруса.