Толпа загудела в предвкушении кровавого зрелища.
Огромный полуголый палач с маской в пол лица, в красных с высокими отворотами перчатках подтолкнул советника к краю эшафота и силой поставил рядом с висящим крюком. Толпа притихла в ожидании. Длинным кинжалом палач вспорол рубаху на животе несчастного, второй рукой подтянул к обвислому животу острие крюка. По толпе прокатился приглушённый вздох.
— Именем наместника! — провозгласил седой глашатай, и палач вонзил крюк несчастному под ребро.
Яркий горячий фонтан хлынул на эшафот. Обезумевшая толпа взвыла от возбуждения. Палач столкнул подвешенного с края постамента, и тот, крича от боли и страха, повис, истекая кровью.
— Первого…, — вырвалось у мальчишки-подмастерья. Он прилип взглядом к дергающемуся в конвульсиях телу, не в силах отвести немигающие глаза.
Когда толпа утихла, пережив первый экстаз, на эшафот сильно хромая поднялся следующий приговоренный. Глубокий капюшон грязно-серого плаща скрывал его лицо, и негодующая толпа загудела вновь:
— Кто таков?
— Пусть покажет лицо!
Глашатай прокашлялся в широкий рукав балахона и подал конвоиру знак. Тот сорвал с осужденного капюшон и Долговязый ахнул:
— Так это же…
— Микка Гаори, барон Туартонский младший, сын королевского генерала Фрота Гаори. Осужден за шпионскую деятельность против наместника Монтия Оманского. Приговорен к смерти через подвешивание на крюк прилюдно! Приговор привести в исполнение немедленно, здесь и сейчас!
Толпа зашумела, но вновь притихла, когда палач, вплотную подойдя к приговорённому, откинув подол его плаща, поддел кинжалом лохмотья. Вспоров ветхое рубище, привычно потянулся за крюком. Массивное острие вошло в изнеможенное тело, словно игла в шёлк.
— Смотрите! — пронеслось над толпой.
Долговязый поднял голову.
Ясное морозное небо, пряча полуденное солнце, стремительно затянулось беспросветным маревом. С моря подул холодный густой бриз, недобро нарастая, срывая головные уборы с зевак. Море зашумело страшно и непредсказуемо. Чёрно-зелёные волны, кипя и множась, настигая друг друга, собирались в могучий девятый вал, и тот, коброй нависая над гаванью, грозился накрыть всё живое смертоносной пенной шапкой.
Палач развернуться не успел — плотная стена воды накрыла эшафот, а когда ледяной поток схлынул, толпа ахнула, увидав вешателя, висящего на крюке. Качаясь в несуразной позе, подобрав под себя пухлые обмякшие ноги, рукой он зацепился за крюк, потому и не свалился замертво. Из голого волосатого брюха торчала рукоять кинжала.
Глашатай черным пятном распластался близ ступеней, придавленный к лестнице. Конвоиры катились по скользким доскам, падая на мостовую. Вскоре на помосте не осталось никого, кроме подвешенного тела Боржо и мёртвого палача, с крюком в отвороте перчатки.
Приговоренный барон Гаори исчез.
Новая волна, больше прежней, нависла над обезумевшей толпой, и та, сминая под собой замешкавшихся, в ужасе бросилась с набережной. Холодный фонтан накрыл растоптанные тела, увлекая за собой в пучину. Удар за ударом ледяная пена поднималась над выступающим пирсом, будто рядом с причальной стенкой била мощным хвостом гигантская хищная рыба.
Удар за ударом.
Чёрный бурлящий поток едва не утащил Долговязого в обезумевшее море. Лишь благодаря причальным кнехтам, он не оказался в воде. Рядом лежал мальчишка с проломленной головой.
Переведя дух, кашевар прислушался. Среди людского плача и стонов искалеченных, ухо выхватило тихую, но ясно различимую песню. До боли знакомые девичьи голоса, восторженно перебивая друг друга, повторяли снова и снова:
— Это он!
— Он!
— Наконец-то он!
А может то был вой ветра.
Глава 2.1
Праворукий
Тот, в ком нет хаоса
Не родит новую звезду.
Праворуким его прозвал толстобрюхий надсмотрщик Кху за то, что свою часть двенадцатиметрового весла он держал одной правой, поскольку тремя пальцами левой ладони — даже такой огромной, какой обладал бывший геранийский мечник, — охватить толстое весло не представлялось возможным. Несмотря на это, все знали — и одной рукой Угарт Праворукий грёб за троих.
— Эй, Праворукий, толкни в бок соседа! — взревел проснувшийся Кху. Ему было лень лишний раз махнуть кнутом.
— Очнись. — Уги ткнул плечом худощавого, потерявшего сознание немолодого северянина, чья когда-то бледная кожа, теперь сожженная морским солнцем, бугрилась большими гнойными волдырями. Голова несчастного безвольно свисала на грудь, руки едва удерживали весло, и Уги уже вторые склянки греб за соседа. Он мог это делать и до самой Отаки, но проснувшийся Кху заметил, что северянин стал обузой для всей гребной банки, и это могло стоить тому жизни.