Уги толкнул сильнее. Несчастный дернул головой, открыл давно не видавшие сна глаза, и из его груди вырвался стон.
— Хочешь выжить — смотри в небо и подхватывай, — сказал Уги, поднял вверх бесцветные глаза и гортанно, в такт мерным гребкам, затянул островскую песню:
Вслед за Уги вся банка, а следом и остальные гребцы подхватили незамысловатый мотив:
Довольный Кху опять задремал, прикрыв широкополой шляпой черное от загара лицо. Песня лилась над палубой:
Сколько уже дней и ночей Уги, по прозвищу Праворукий, вот так таращился в небо и пел? Он потерял им счёт, и теперь мерил жизнь морскими переходами. То было его восьмое плавание в Отаку, хотя многие из гребцов не доживали и до пятого. Он выжил, но лучше было бы умереть.
«Го-о-о-о!» — загребной уперся ногами в палубные доски, и весло подалось вперед.
Длинные волосы, стянутые в тугую косу, черная борода. Выдубленная солнцем, просоленная морем кожа покрыта витиеватыми татуированными рунами кочевников. Из одежды кожаные штаны да платок на бычьей шее.
«Го-о-о-о!» — скрежет уключин, и весло замерло на миг в самой высокой точке.
Раны от кнута давно зарубцевались. Его теперь не били — не было смысла. Зачем бить бездушную машину, правая рука которой навсегда стала продолжением тяжелого весла.
«Го-о-о-о!» — с общим протяжным выдохом весло устремилось назад, и морская волна, разбившись о борт, обдала обжигающим холодом разгоряченное тело.
Он уже ничего не боялся и ничего не желал. Неизменно бескрайнее небо над головой, и над палубой летит все та же бесконечная песня. Отныне так будет всегда, до самой смерти, которая никогда не наступит.
К полудню на горизонте показался Дубар — торговый порт Отаки — самый крупный в Сухоморье. Белые городские стены, вздымающиеся над морем, казались невероятно высоки. Не зря два года назад налетчики Хора не решились на их осаду, довольствуясь разграблением окрестных рыбацких поселков. Но и там геранийцы поживились на славу.
Чтобы попасть на городскую пристань, торговые корабли проплывали по широкому тоннелю в осадной стене под массивной, поднимающейся вверх кованой решеткой с прутьями толщиной в человеческую руку — то были Морские Ворота Дубара. Семь раз Уги был здесь, и на восьмой даже не поднял головы.
Когда галера пристала к причальной стенке, Кху, лениво лязгая кнутом, зычно гаркнул:
— Сушить весла!
Северянин отпустил весло и бессильно свалился на глянцевые палубные доски, бесчисленное множество раз омытые морской пеной и до блеска натертые босыми пятками гребцов.
— Не доживешь до Омана, — покосился на него Уги.
— И хорошо, — послышалось снизу.
— Что ж хорошего-то? Нас на весле останется четверо, да и акулам твои кости на один зуб. Сплошь убытки.
Кок разносил жидкую бобовую похлебку. Уги взял две деревянные плошки с серо-коричневой жижей, слил содержимое обеих в одну и протянул северянину.
— Тебе нужнее.
Тот взглянул на Праворукого влажными глазами. Уги поставил посудину с едой перед несчастным.
— Если желаешь издохнуть, будь добр, дотяни с этим до Омана.