— Пепе Бернади, пожалуйста, успокойтесь, — причитала раскрасневшаяся гувернантка, драматично заламывая худые руки, — вам давно пора обедать.
— Тебя зовут, — Уги аккуратно поставил мальчугана на ноги.
— Не хочу к ней, хочу с тобой! Теперь прячься ты!
— Надо есть, если хочешь стать сильным.
— Ладно, уж если ты так говоришь, тогда конечно пойду. Идем, Сати.
Мальчик махнул гувернантке и бодро зашагал в сторону столовой. Та благодарно глянула на Уги, улыбнулась уголками губ, и посеменила следом за мальчишкой.
— Дождись меня, — попросил Пепе, подмигнув Праворукому через плечо, — я скоро.
— Ты кумир для моего сына, — на пороге показалась хозяйка дома, госпожа Ериния.
— Да уж, — протянул Праворукий. Весёлая улыбка мигом сползла с его лица.
— И уделяешь больше времени ему, чем мне. — В её голосе слышались капризные нотки.
Не ответив, Уги отвел глаза и вышел на веранду. Прибрежный бриз освежил морской прохладой разгорячённое лицо. Зима в Отаке отличалась от зимы на родине. Отакийцы не знали ни снега, ни холодов. Благодаря тёплым течениям климат на этом берегу Сухого моря был умеренно мягким. В то время, как берега Герании сковывал лед, а леса Синелесья и вершины Гелейских гор утопали в снегах, сюда морской бриз лишь изредка приносил северную свежесть, остужая нагретую ласковым солнцем черепицу крыш и раскалённые камни мостовых.
— Как же мне нравятся твои сильные руки, — Ериния коснулась тонкими пальцами его трехпалой ладони.
Уги отдёрнул руку.
— Ты меня избегаешь? — удивилась женщина.
— Послушай, — ответил он после долгой паузы, — спасибо тебе за всё, но… отпустила бы ты меня. Не могу я смотреть в глаза твоему мужу.
— Тогда смотри в мои, — улыбнулась она, касаясь холёным пальчиком его плотно сжатых губ. — Поцелуй меня.
— Ериния, пойми, это нехорошо.
Праворукий смотрел, как ночной мотылёк бьётся об оконное стекло веранды, и думал, что его не должно было оказаться здесь среди бела дня, и в это время года. В почем, как и его самого не должно было оказаться в этом доме, в этом городе, в этой стране. Но он был здесь и чувствовал, как испепеляющий взгляд чёрных глаз сверлит его висок.
— А теперь послушай, раб, — голос женщины стал жёстким, глаза сузились, уголки губ опустились в высокомерной гримасе, — видно ты забыл, что здесь я решаю, что хорошо, а что нет. Поэтому знай свое место. А оно каждую ночь в моей постели. Всегда помни об этом. Ночью жду.
Резко развернувшись на каблуках деревянных сандалий, она надменно вскинула голову и ушла прочь. Уги передёрнуло. Как же он устал от всего этого. Как просто было дома в деревне — дал в зубы заносчивым парням, в ответ получил зуботычину. То же и на войне — впереди враг — бей врага, рядом товарищ — спасай товарища. Даже на галере все было предельно ясно — греби под барабанный бой как все и постарайся не сдохнуть до прибытия в порт. Здесь же, в белоснежном роскошном доме жизнь для Праворукого превратилась в кромешный ад. Хозяин дома господин Бернади оказался на удивление добрым и порядочным человеком. К Уги он относился скорее как к свободному человеку, нежели как к рабу. Когда же Праворукий подружился с его восьмилетним сыном, хозяин и вовсе причислил бывшего галерного гребца к членам семьи. Уги искренне полюбил и смешливого сорванца и его добродушного папашу, господина Бернади. Пепе был прекрасным ребенком — живым и смышленым, излучающим такую энергию счастья и радости, которой хватило бы на весь дом. Мальчик быстро привязался к грубоватому, нелюдимому геранийцу, и тому порой казалось, что этому проказнику удалось растопить его зачерствелую в бесконечной борьбе за жизнь душу. Он полюбил юнца всем сердцем, с уважением относился к его отцу, и все было бы замечательно, если бы не жена хозяина и мать Пепе, ненасытная Ериния. Уги понимал, что именно ей он обязан своей сытой и уютной жизнью в отакийском особняке, но сердцем и душой не принимал такой цены. Хозяйка была весьма хороша собой и умела быстро добиваться от геранийца готовности к тому, чего от него ожидала. И он, несмотря на внутреннее отрицание, всё же с неизменным постоянством доставлял ей это удовольствие. Но по утрам возвращаясь из покоев женской половины дома, он испытывал неуютное гнетущее омерзение. Праворукий искренне полагал, что добряк Бернади скорее всего догадывается о его ночных визитах в опочивальню его сладострастной женушки, но опасаясь скандала, не подает виду. Может, было и не так, но сама мысль о том, что так может быть, еще сильнее угнетала парня.