— Твоей вины в том нет, — философски рассуждал Гелар, — не тебя, так другого она все одно затащит в постель. Ты лишь инструмент для неё.
Но слова не утешали Уги.
— Рассказать бы про потаскуху мужу.
— И чего добьёшься? — осаживал его Гелар. — Пожалей бедного Бернади, и подумай о Пепе. Видишь ли, любовь она разная. Бывает обманчивая, которая не дает вздохнуть, забирает силы и медленно убивает. Знаешь, что тебя используют, не любят. А бывает настоящая, что наполняет энергией, окрыляет, превращает в сверхчеловека. Именно так любит тебя малец. И не его вина, что его мать любит тебя по-другому.
— Да уж, любовь. Не думал, что так вляпаюсь.
— В этом мире все друг друга используют в той или иной степени. Кроме детей. Но и они начнут, когда подрастут и столкнутся с лицемерием взрослой жизни. Пополнят ряды лицемеров, то есть повзрослеют. Не помогай мальчонке взрослеть раньше срока. В идеале лучше ему всегда оставаться ребёнком. И любит он тебя настоящей любовью, а расплачиваешься за неё ты в постели его матери.
Усилиями учёного северянина, а так же общаясь с юным Бернади, Уги довольно быстро выучил отакийский, чему был удивлен. Очевидно, имел природную тягу к обучению. Стараниями Гелара Праворукий научился сносно читать, благо в обширной хозяйской библиотеке нашлись книги на родном геранийском. До обеда, когда Гелар возился в саду, Уги помогал по хозяйству: носил воду на кухню, передвигал при уборке мебель, чистил конюшню. После обеда по обыкновению либо пропадал в библиотеке с Геларом, либо играл с Пепе в детской или на веранде. Ночами же похотливая Ериния непременно ожидала его в своей спальне. И если он не приходил, то сама наведывалась в его келью.
— Не пойду к ней сегодня, — бормотал Уги, стоя на веранде со сжатыми от злости кулаками, — и выгоню, если сама заявится.
Отакийская теплая зима подходила к концу. В саду под верандой суетился Гелар, разрыхляя влажную почву вокруг желтеющего эрантиса. Над крышей разливался трелью древесный стриж.
Мысль о побеге мучила давно. Терять нечего. Что с ним сделают, если поймают? Да ничего такого, чего стоит опасаться! Уж столько раз умирал, что давно перестал бояться смерти. Плевать! Пусть повесят или продадут в рабы, но так дальше нельзя. Вот и мальцу в глаза стыдно смотреть. Он его любит как родного. Он для него Бог. А он с его матерью…
— Змея!
Гелара в свои планы Уги решил не посвящать. Тот удивительно быстро нашел общий язык с господином Бернади, и практически каждый вечер оба уединялись в библиотеке за бокалом вина в рассуждениях о вечном. Уги решил, что ученый должен остаться. Он доволен работой в саду, счастлив в окружении книг и отличный собеседник хозяину.
Сам же Уги всё чаще думал о побеге, для чего под подушкой припрятал украденный на кухне длинный разделочный тесак. Вместе с тем надеялся, что оружие не пригодится. Из охраны в доме: у ворот два ночных стражника, да два больших черных кобеля, которых по ночам выпускают из вольера. Улизнуть было не сложно, но чтобы переправиться через море, нужны деньги, а они находятся в хозяйском кабинете, в ящике письменного стола.
— Там их целая куча, — как-то похвастался Пепе, вертя перед носом блестящей монетой с изображением отакийской принцессы, — оттуда отец и дает на сладости, когда кухарки берут меня с собой на базар.
Праворукому было противно от одной только мысли о воровстве, но делать нечего, жалование, как и все слуги, ни он, ни Гелар не получали. Платить им просто не имело смысла — прислуга жила на всем готовом. Но бесплатно ему не переплыть Сухое море, и это была единственная проблема, из-за которой он постоянно откладывал побег. Нет, не единственная. Была ещё одна.
— Ты всегда будешь со мной, правда, Уги?
В такие минуты большие глаза Пепе смотрели на бывшего мечника так искренне и доверчиво, что тот отводил взгляд, пытаясь проглотить перехвативший дыхание ком в горле.
«Сбежать от потаскухи, означает бросить мальчишку, — эта мысль не давала покоя. — Что он подумает обо мне…»
Наконец он решился. В одну из безлунных тихих ночей уходящей зимы Уги не остался до утра у Еринии и вышел из опочивальни ближе к полночи.
Одеваясь, он спиной чувствовал её недовольный взгляд.
— Я могу сделать так, что ты проведешь остаток жизни в яме, — пригрозила женщина.
— Извини, — тихо сказал он, — делай, что хочешь, но это был последний раз.
— Смотри, как бы ни пожалеть.
Он прошёл в свою келью. Вынув из-под подушки тесак, сунул за голенище. Постоял немного, мысленно помолился и решительно направился по лестнице на второй этаж. Кабинет был не заперт — Уги знал, двери в доме не запирались никогда. В кромешной темноте двигался наугад, пока не упёрся в массивный письменный стол. Нащупал верхний ящик, вставил в щель между столешницей и замком лезвие тесака, резко надавил на рукоять. Стальной язычок, тихо скрипнув, легко выскочил из щели запорной планки.