В это самое время на небе из-за облаков неожиданно вышла большая оранжевая луна. Яркий свет залил кабинет. Уги выдвинул ящик, на дне которого увидел четыре увесистых кожаных кошелька. Переложив тесак в левую руку, взял один из них, взвесил на руке, потряхивая словно примеряя, сколько там. Затем развязал тесёмку и высыпал на ладонь десять монет, ровно столько, чтобы хватило заплатить капитану торгового судна, на рассвете отплывающего в Оман. Сунул деньги в карман и положил кошелёк обратно. Так пропажа обнаружится нескоро. Теперь через кухню в сад. Уги знал, в каком месте Гелар оставляет садовую лестницу. Собаки его не тронут, да и высокий забор не будет преградой. Он решительно кивнул и закрыл ящик стола — прощай чужая тёплая Отака, здравствуй родная угрюмая Герания.
В тишине послышался еле различимый шорох. Уги напрягся — трёхпалая ладонь сжала рукоять тесака. Шорох за спиной повторился. Неужели Ериния догадалась о его планах, и за спиной стражник? Тогда действовать стоит решительно. Здесь не станут церемониться с рабом-грабителем. Оценив расстояние, он мгновенно развернулся и ловким движением, целясь в предполагаемый живот противника, выбросил руку с оружием вперёд.
— А… — услышал сдавленный очень тихий стон, от которого в жилах застыла кровь.
На освещённом луной бледном лице огромные глаза.
— А… Уг… — детский голосок оборвался на полуслове.
Перед ним стоял Пепе. Видимо тайком пробравшись в отцовский кабинет, он заснул в углу на кушетке с книжицей в руках, а проснувшись, увидел у стола хорошо освещённую луной знакомую спину Праворукого, на которой часто катался верхом.
Тесак вошёл мальчишке глубоко в верхнюю часть груди, словно в масло, насквозь пробив лёгкое, и тонкая струйка алой пенистой крови, выскользнув из уголка распахнутых губ, протекла по мелко вздрагивающему подбородку. Книга выпала из ослабевшей руки, глухо ударилась о пол. Мальчик следом опустился на колени. Уги подался вперёд, поддерживая за спину, не решаясь вынуть лезвие из кровоточащей раны. Наклонился как можно ниже, ухом почти касаясь синеющих губ, прислушиваясь к дрожащему дыханию. Маленькие пальчики коснулись его тяжёлого подбородка, судорожно вздрогнули. Ручонка бессильно повисла вдоль слабеющего тела. Широко открыв рот, дыша тяжело и прерывисто, словно выброшенная на берег рыба, мальчишка смотрел на своего кумира угасающими влажными глазами. Застывшая слезинка сорвалась с тонких век. Голова безвольно упала на грудь. Хрупкое тельце неспешно сползло с лезвия, и тёмный фонтан крови ударил Праворукому в лицо.
У раба потемнело в глазах. Пытаясь закрыть рану рукой, словно это могло что-то изменить, не давая упасть, придержал мальчонку за дрожащий локоток, обхватил хрупкие плечики и прижал к себе, стараясь собственной грудью остановить непрерывный поток крови. Сжимая хрупкое тельце, слышал, как угасает дыхание, чувствовал, как холодеет кожа, видел, как закатываются детские глаза полные слез и мольбы. Поднял на руки и понял — жизнь только что покинула обмякшее тельце. Мальчишка смотрел в потолок стекленеющим взором, и даже в этих уже мертвых его глазах Уги видел навечно застывшую безмерную к нему любовь.
Хотелось кричать, но не хватало ни воздуха ни сил. С бездыханным телом на руках, тяжело передвигая одеревеневшие ноги, он медленно направился к дивану, за высоким служившим ширмой книжным шкафом. Лунная дорожка струилась по белоснежному бархату обивки, и в серебряном сиянии она походила на только выпавший снег. Здесь Пепе спал с книгой в руках. Праворукий положил холодеющее тельце, и светлый бархат быстро потемнел, впитывая остывающую кровь.
Он встал на колени и долго вглядывался в обескровленное мальчишеское лицо. Он не плакал — слёз не было. Только звенела в ушах пустота и иссушала душу нечеловеческая боль. Нежно вложив маленькую холодную ладошку в свою ладонь, поднёс к пересохшим губам, коснулся и вдруг дёрнулся, словно от удара. Затрясся, сжавшись от бессилия и тоски.
Так он простоял довольно долго. Придя в себя, негнущимися пальцами прикрыл податливые веки и выдавил из себя, поднимаясь:
— Спи, мой родной.
Светало, когда Уги добрался до пристани. Капитан оказался на редкость понятливым и нелюбопытным. Пересчитав серебро, аккуратно ссыпал монеты в кисет с нюхательным табаком и молча кивнул: «Проходи».