— Ну, думай, — недовольно процедил Дрюдор. — А у тебя, кашевар, какие планы?
Долговязый пожал плечами.
— Понятно. — Сержант обернулся к барону: — Вы, стало быть, обратно в Туа́ртон?
— По всей видимости.
Микка посмотрел в сторону озера. Бледные щёки и бегающие глаза выдавали крайнее волнение. Помолчав немного, глянул на присутствующих и могильным тоном произнес:
— Кажется, на рассвете ваш арбалетчик спас мне жизнь.
Все, кроме Го, замерли.
— Кочевники? — гаркнул сержант, хватаясь за секиру.
— Нет-нет! Тут на озере… — запнулся, не зная как продолжить. — Ночью на озере я встретил прекрасную девушку.
Все недоуменно выкатили глаза.
— Она так замечательно пела, что я невольно поддался чарам, и уж было последовал за ней…
— Куда за ней? — Дрюдор не мог взять в толк, о чем говорит юноша.
— В озеро. Я не шучу, в самые его глубины. Скорей всего я так и утонул бы, влекомый страстью.
Воцарилась гробовая тишина, изредка нарушаемая щебетом птиц.
— Это озерная Дева Воды, — тоном знатока, наконец, нарушил молчание Уги: — Сельские девки частенько тонут, то ли от зуда в причинном месте, то ли от больной головы своей. У нас на реке одна такая утопленница жила. Злющая, страсть. Говорили, что пела красиво. Злится на свою долю, вот и отыгрывается на молодых дурачках.
Сержант неодобрительно фыркнул.
— Простите, — спохватился Уги, — это я такой от боли в руке. Говорю всякое.
— Нет, ты прав. Я настоящий дурак, поддался женским чарам. Если бы не Го, вместо нежных ласк кормил бы сейчас рыб.
«И тю-тю сапоги», — мысленно вздохнул мечник и, глядя как немой ласково поглаживает свой арбалет, вслух сказал:
— Вот настоящая нежность.
Тем временем Го, не обращая ни ка кого внимания, непринужденно закидывал в рот собранные Долговязым ягоды. Его губы стали фиолетовыми от густого сока, и время от времени он вытирал их тыльной стороной ладони.
— Хороша была девка-то? — подал голос Долговязый.
Все посмотрели с удивлением. Тот пожал плечами:
— А чего? Говорят они — наложницы Инквизитора. Жуть, какие красивые.
Микка покраснел, словно торчащие, налитые желанием розовые соски девичьих грудей снова замаячили перед его взором.
— Не болтай, чего не знаешь, — рыкнул Дрюдор и, повернувшись к юноше, подкручивая кончики усов, добавил: — Забудь её парень, твоя невеста — война.
Тот понимающе кивнул, и вполголоса, будто спрашивая самого себя, произнёс:
— Но откуда она узнала моё имя?
Сержант не расслышал. Сжимая рану, изрыгая проклятья он, опёршись на длинную рукоять секиры, тяжело поднялся на ноги:
— Что ж, пойдем. Надеюсь, не окочурюсь по дороге.
Глава 1.2
Отакийское седло и золотая ложечка
Солнце почти скрылось за грязно-рыжим степным горизонтом, когда разношерстная пятёрка вышла к дороге. Вдали в вечерних сумерках маячил хутор. Банды кочевников, довольствуясь грабежами восточных окрестностей Дикой Стороны, так далеко на запад не забредали. Но время смутное, и всякое может поджидать путника в глухом придорожном селении.
— Глянь, — привычно скомандовал Дрюдор, и немой скрылся в чахлом кустарнике.
Уги с сержантом слезли с коня и обессилено упали в дорожную пыль. Глянув в начале пути на босые ноги мечника и дырявое плечо его командира, Микка Гаори предложил обоим ехать верхом. Сам же весь день прошагал так бодро, что остальные еле поспевали, и к вечеру совершенно не выглядел уставшим — лишь молодая энергия окрасила щеки малиновым цветом. Расседлав и пустив коня в выжженное солнцем дикую степь искать оставшиеся островки съестной поросли, он принялся чистить дорогое отакийское седло — бесценный подарок, вещь, которой безгранично гордился.
Впервые Микка Гаори оказался в седле, когда ему исполнилось шесть. Дядя Ига крепко привязал его ноги к стременам, и со словами: «Береги голову, пацан!» хлестнул пегую лошадь по худому облезлому крупу. Маленький Микка зажмурил глаза и вцепился в поводья так, что те стали продолжением его рук. Старая кобыла, нехотя цокнув копытом, укоризненно покосилась на дядю и лениво заковыляла по заднему двору. Но Микке казалось, что он, разрезая пространство и время, несется быстрее молнии на диком, покрытом пеной огненном жеребце — самом исчадии ада. Тем временем животное, просеменив мелким шагом три неполных круга, остановилось перед Игой, требовательно тряхнув гривой в ожидании сахара за проделанный тяжкий труд. Мальчик разлепил веки и, осознав, что всё еще жив, радостно прокричал: «Дядя, теперь я всадник!» С тех пор Микка Гаори большую часть жизни проводил в седле.