— Пока не разберусь, и о возвращении говорить рано. Альфонсо сказал, нужно выждать. Он поможет. Одного не пойму, зачем мы идём с синелесцами?
— У каждого свои цели. У нас свои, у них свои. Они надеются, что ты поможешь им найти золото. Нам же нужны деньги, чтобы нанять корабль.
— Если научишь меня геранийскому, я расскажу им, что есть вещи гораздо важнее золота. Расскажу о философии Эсикора, о гуманизме, о мудрости книг, о поэзии, об отакийской культуре и науке.
— Боюсь, им будет неинтересно. К тому же, для них всё отакийское — враждебное.
— Говорю же, не верю. Я искренне полагала, что мы несём мир и просвещение. В Отаке, которую знаю я, достойнейших людей большинство. Учёные и философы, ваятели и живописцы, поэты и сказители. Такая она, страна моего деда Лигорда. Ты же был там и видел всё собственными глазами? Хотя, наверное, достойные люди есть всюду. Как хочется, чтобы и здесь жить стало не хуже, чем в моей родной Килле. Убеждена, синелесцы поймут меня, надо лишь суметь объяснить. Я отакийка по отцу, по матери я здешняя, и хочу, чтобы и геранийцы жили достойно. Наверное, в большинстве своём все они тоже хорошие люди. К примеру, такие, как ты, Угарт.
— Я многих знаю, кто думает иначе.
— Поверь, я чувствую людей и могу отличить хорошего человека от дурного. И ещё… можно я впредь буду звать тебя Угартом? Ведь так когда-то называла тебя мать? Поверь, прозвище Праворукий не для рыцаря.
— Как пожелаешь, принцесса. — Праворукий пожал плечами. Затем хитро сощурил один глаз и спросил: — Разбираешься в людях? И какой, по-твоему, человек Дрюдор?
— Дрю несчастный. Часто подходит ко мне и что-то говорит по-геранийски. Долго и быстро. Знает же, что я ни слова не понимаю, но говорит-говорит и хмурится, а у самого глаза как у побитой собаки. Будто ищет кого-то, кто бы понял его, и не может найти. Никто неспособен его услышать. Даже из тех, кто знает геранийский. Но вот я его понимаю. Когда не знаешь языка, то прислушиваешься к интонации, наблюдаешь за жестами, за голосом, за лицом, всматриваешься в глаза, вот тогда и узнаёшь человека по-настоящему, нежели если бы понимала им сказанное. Слова понимаю лишь, когда Дрю ругается. Особенно на Корвала. Да и ругается-то всё по-доброму. Единственное… а что такое сенгаки?
— Зверёк такой, северный.
— Зверёк?
— Да. Совсем не опасный, хоть и большой.
— Почему же когда он произносит это слово, его усы становятся торчком, а глаза метают молнии? — её взгляд снова загорелся любопытством.
Праворукий едва заметно ухмыльнулся, но не ответил, а напротив, спросил:
— Признаться, ты и меня удивила тогда. Всё хочу спросить о…
— Не надо, — отрезала девушка, — просто запомни, я — «летучая рыбка».
— Живёшь и в воде и в небе, как морские сирены?
— Сказала же, не надо об этом! — Кроме всего прочего, девчонка была ещё и довольно упряма.
— Ладно, не буду. Только знай, прежде я отдам всю свою красную кровь без остатка, нежели ты потеряешь хоть каплю своей голубой.
— Спасибо, Угарт. Я знаю это, — улыбнулась принцесса. — Значит, о возвращении и о корабле поговорим позже. Прежде разберёмся с предателями. Так что, научишь языку? И знай, в Отаку я вернусь только с тобой… и с головами изменников.
— Твоя взяла, — рассмеялся Праворукий. — А насчёт будущего… сперва кое с чем разберёмся в Кустаркане, а там посмотрим.
Прижавшись грудью к мужской спине, обняв за худые плечи, она слушала, как догорает костёр и плещется вода в озере. Дышала размеренно, глубоко и приятная лень наполняла её податливое тело. Как же не хотелось открывать глаза. Лежала бы так вечно, укутанная нежностью и наслаждением. Ни единой мысли, чуть уловимо кружится голова и каждый мускул расслаблен.
Происшедшее, казалось невероятным. Она вспомнила, как когда-то зло скрежетала зубами, слушая по ночам скрипы родительской кровати. Как наливалась негодованием, видя по утрам довольное лицо Пустоголовой Тири. Она понимала, что мать делала с отцом, но не понимала зачем. Она не стыдила и не упрекала Кривого Хайро. Знала, то были прихоти матери.
Человек лежал неподвижно. Непроизвольная улыбка тронула её губы. Она вспомнила, как впервые повстречала его. На дороге, у болота. Как подумала тогда, что без своего коня и без медальона он никчёмный клеймёный калека. Теперь она думала иначе.
— У тебя есть имя? — спросила тихо.
— Да. И ты его знаешь, — услышала в ответ.
— Меченый? — Она засмеялась, не открывая глаз, и в уголках её сомкнутых век образовались крохотные лучики морщинок. — Это прозвище, а не имя. Его тебе дала я.