— Ты явно переборщил, Мясник.
Боль ушла, но левая нога онемела, словно ее отрезали. Наверное, так оно и было. Опять послышался знакомый голос дознавателя. Но теперь неуверенный, хриплый.
— Так и запишем — шпион сознался. Так ведь, Мясник?
— А то! — поддакнул палач злорадно. — Шпион он и есть. Чего еще-то?
— Проследи, чтобы дожил. Нам нужна показательная казнь.
— Угу. Подвесим на крюк всех королевских прихвостней.
Послышался глухой металлический скрежет. Это с мертвой ноги снимали адский механизм. Чье-то колено уперлось в сломанное ребро, вызвав болевой шок.
— М-м-м… — с разорванных губ сорвался тихий стон. Как же хотелось умереть. Только смерть способна дать облегчение. Он представил, как острое лезвие кинжала натужно скользит по шее, разрезая плоть, освобождая от боли. Выдохнул горячий воздух. Безуспешно попытался сплюнуть. Выкатившийся из губ кровавый сгусток сполз по подбородку, увесистой каплей сорвался вниз, и гулко хлюпнув, растворился в черной луже.
— Поддай-ка жару Пузо, — рыкнул Мясник в подвальный мрак.
Ухнули меха, яркая вспышка на миг озарила темную пыточную, и снова кромешная тьма. Глаза болезненно пытались разглядеть окружающую реальность, но мозг отказывался ее воспринимать. Лишь размытая алая точка, неясно брезжащая в темноте, медленно приближалась, очерчивая крутую дугу. Где-то совсем близко послышался смешок Мясника:
— Клейменое тело — воронья пища.
Близясь, точка становилась всё ярче, и, превратившись в похожую на раскалённого жука букву М, остановилась у самой щеки. Жар пылающего клейма, сжигая ресницы и мигом высохшие пряди, раскаленным жалом проткнул левый глаз. Тело, пытаясь сохранить остатки жизни, выгнулось скорее инстинктивно, убегая от боли, но крепкие руки обхватили голову сзади и клеймо, на секунду замерев, в следующее мгновение змеей вгрызлось в кожу. Ноздри заполнил рвотный запах жженого мяса, едкая копоть впилась в невидящий глаз. Голова загудела, лицо превратилось в невыносимую животную боль.
И тут он закричал. По-животному. Из последних сил. Долго, протяжно. Скорее от бессилия, чем от боли. Словно смертельно раненный зверь, надрывно выворачивая наизнанку разорванное горло. Окончательно теряя сознание, мертвой кожей все еще ощущал этот крик, заполнивший пространство, застывший в мертвой тишине…
Капля за каплей — удар за ударом.
Рука, непроизвольно дрогнув, потянулась вверх, пальцы коснулись изуродованной щеки. Изрезанная буграми, обугленная она на ощупь казалась чужой.
Капля за каплей — удар за ударом.
Размеренные всплески один за другим, с точно выверенными интервалами, молотом стучали в висках, что означало лишь одно — он до сих пор жив.
— Очнулся?
Голос с легким восточным акцентом, певучий, протяжный, совсем не походил ни на хрип Мясника, ни на мерзкий тенорок балахона. Так разговаривали в Красном Городе.
Крупная слеза скатилась по омертвелой щеке.
— Ничего-ничего. Пока жив, есть надежда.
Голос подрагивал, сбивался. Чувствовалось искреннее участие и боль. Голос снова напомнил ему о боли, горло сжалось, перебив дыхание. Теперь она стала его вторым Я. С трудом разлепив опухшие веки, он повернулся на голос.
— Вот и славно, — рядом сидел человек и влажной ветошью протирал его искалеченное лицо.
Надо забыться. Заглушить ставшую привычной боль. Он облегченно закрыл глаза.
Капля за каплей — удар за ударом…
Сокамерника звали Коло — имя ни геранийское, ни степное и совсем не подходящее жителю Красного Города. И все же, родился Коло в Дикой Стороне. Так, по крайней мере, утверждал. Этому стоило верить, поскольку байки о геройствах графа Иги на восточных границах он рассказывал захватывающе, умело пересыпая остроумными подробностями, словно все происходило на него глазах.
— …и тогда граф приказывает привести этого немытого в свои покои. Ну, тот знамо дело парламентер, и ни один волосок не смеет упасть с его головы. Хотя кочевники плевать хотели на военный этикет, но ваш-то дядька настоящий рыцарь. И вот он усаживает того немытого за стол и потчует разными деликатесами, да все диковинками и страсть, какими вкусностями. Тот с голодухи объелся от пуза. Сидит довольный, переваривает. А граф в ладоши хлопнул и откуда ни возьмись, вокруг парламентера танцовщицы закружили. И такие, что одна другой краше. Ну, тут немытый совсем расплылся и говорит, дескать, граф хочу служить тебе. Вон у тебя как знатно, и еда и бабы. Не вернусь, говорит, к своим, буду тебе верным. А тот отвечает — чем докажешь свою верность? Тут-то парламентер и выкладывает все планы немытых. Вот так-то. А граф ему в ответ — если своих продал за вино и девок, то и меня продашь, как пить дать. А поскольку ты уже не парламентер, а предатель, чему и свидетели имеются, то, пожалуй, казню я тебя. Мне твои за это даже спасибо скажут. Вот такой он был хитрец, твой дядька.