Через полгода отшельничества появился дядя Ига и забрал бледного, заросшего и вшивого Микку к себе на восток. Дорогой в Красный Город, туда, где нёс службу граф, юноша терзался вопросом — как он покажется в таком виде Стефе? Но затем успокоился и даже обрадовался, решив таким образом вызвать у девушки чувство вины. Пусть видит, до чего могут довести страдания, вызванные её жестоким отказом. К счастью их встреча не состоялась — Стефа уже год как училась в Омане.
За несколько месяцев пребывания у дяди, Микка пришел в себя. Он отмылся, отъелся, порозовел и привел в порядок ногти, кожу и длинные каштановые волосы. Его глаза заблестели вновь. Да и конь Черный снова стал похож не на дохлую клячу, а на резвого боевого жеребца. Каждый день в пять утра дядя Ига поднимал парня громогласным ревом: «Подъем, солдат!», заставляя бегать вокруг ржаного поля до самого завтрака. Когда же раскрасневшийся запыхавшийся юноша, весь грязный от пыли, пропитанной утренней росой, возвращался с пробежки, полуголый граф с хохотом швырял его в пруд, выкопанный позади большого каменного дома и нырял следом.
Искупавшись, они принимались завтракать. Под строгим хозяйским контролем миловидной тетки Маи, жены Иги и матери Стефы, прислуга подавала чуть прожаренное мясо со свежеиспеченным хлебом и большим кувшином парного молока.
— Ешь побольше, оболтус, — смеялся Ига, вытирая с длинных усов молоко.
Так они прожили осень, а с первым снегом граф с окрепшим племянником отправились в Гесс, на Совет к королю Хору.
Тогда Микка впервые увидел столицу. Да что столицу! Тогда он впервые очутился в большом городе. Кованый мост через глубокий ров, крепостная стена с башнями и бойницами, часовни, высокие каменные дома и вымощенные тесаным камнем улицы произвели неизгладимое впечатление. До этого непревзойденным архитектурным шедевром юноша считал одноэтажный дядин дом, сложенный из дикого камня. Городами же называл приграничные поселки, сотканные из неказистых деревянных домишек, что то и дело сжигали кочевники, да из землянок-погребов, где жители скрывались от набегов немытых.
Но увидев столичные каменные строения, парень потерял дар речи, а придя в себя, спросил дядю:
— Отец часто приезжал в столицу. Он видел всё это, и был вхож в Королевскую Башню. Почему же всю жизнь он называл фамильным замком ту гнилую рухлядь в лесу?
Ига лишь пожал плечами:
— Он был солдат.
Когда они въехали на городскую площадь, огромное количество снующих горожан ещё больше поразило юношу. Их разноцветные, умело скроенные и добротно сшитые одежды никак не походили на невзрачное тряпье, в какое облачались жители Синелесья. Далеки они были от лохмотьев рудокопов горных шахт и поселков Гелей, которых парень встречал в том зимнем походе. Несравнимо отличались даже от вполне сносных убранств обитателей восточной Дикой Стороны, где люди одевались почти как кочевники — неброско, но удобно. Столичное население сплошь наряжалось вычурно, элегантно, и каждый прохожий поразительным образом отличался один от другого.
Но особо Микку удивил и потряс вид конской сбруи. То здесь, то там глаз вырывал идеально подогнанные, инкрустированные камнями уздечки из отличной кожи, мастерски выкованные удила, прекрасные южные седла. Одно такое седло, привезенное из-за Сухого моря, из богатой таинственной южной страны Отаки, имелось только у дяди Иги, и Микка наивно считал его великим богачом. Но здесь, в столице такие седла были всюду, что вконец озадачило парня.
— Как же так? — недоумевал он.
— Ты ещё не был в Омане, — весело подначивал его дядя.
Так, удивляясь на каждом шагу, юноша добрался до королевского замка, и лишь тогда понял, как выглядит настоящий замок. Войдя в просторную королевскую палату с массивными колонами из блестящего камня, с трехметровыми окнами, в рамах которых не дырявая мешковина, а настоящие стекла, молодой барон совсем сник. Он-то думал, что после зимнего похода повидал всё на белом свете. И тут такое потрясение.
Король Хор гордо восседал на дубовом троне и увлеченно жевал кусок старой говядины, твердой как голенище сапога.
— А, Ига! — прокричал он, увидев дядю. Глянул на Микку: — Кто?
— Сын Фрота. Моя правая рука.
— Достойным рубакой был твой папаша, — кивнул парню и вскочил так стремительно, что корона чуть не слетела с черногривой шевелюры. — Итак, начнем, — оглядевшись, с размаху швырнул недоеденную ногу в сидящего за столом писаря: — Не спать!