— Знаю, — кивнул Эллиот.
— Знаете?
Эллиот не успел ответить, так как в этот момент зазвонил телефон. Майор Кроу бросил раздраженный взгляд на часы, чье громкое тиканье наполняло комнату, и чьи стрелки показывали двадцать минут первого. Боствик приковылял к аппарату и поднял трубку, покуда Эллиот и главный констебль погрузились в раздумья. Майор выглядел усталым и подавленным. Голос Боствика пробудил их от размышлений — точнее, пронзительная интонация, с которой он повторял: «Сэр!» Майор Кроу резко повернулся, и его стул ударился о письменный стол.
— Это доктор Джо, — сказал суперинтендент. — Лучше поговорите с ним, сэр.
На его лбу поблескивали капли нота, хотя взгляд не говорил ни о чем из ряда вон выходящем. Он протянул трубку. Майор Кроу взял ее и с минуту слушал молча. До Эллиота доносилось бормотание в трубке, но он не мог разобрать ни слова. Наконец главный констебль осторожно опустил трубку на рычаг.
— Это звонил Джо Чесни, — сообщил он без всякой на то необходимости. — Маркус мертв. Доктор считает, что он отравлен цианидом.
Тиканье часов вновь заполнило комнату. Майор Кроу прочистил горло.
— Похоже, — продолжал он, — Маркус последним вздохом доказал правильность своей излюбленной теории. Насколько я понял со слов доктора, все они видели, как отравили Маркуса, но никто не может объяснить, что произошло.
Глава 3
ГОРЬКИЙ МИНДАЛЬ
«Бельгард» был домом, который можно охарактеризовать как солидный. Хотя и очень большой, он не являлся фамильным особняком и не притворялся таковым. Это было внушительное сооружение из желтого голландского кирпича с голубыми фронтонами, изрядно покрытыми грязью, по краям низкого и длинного фасада с наклонной крышей.
Но в данный момент инспектор Эллиот с трудом различал архитектурные детали. Уже стемнело. Фасад здания не освещался, но сбоку был виден свет, настолько яркий, что они заметили его еще на шоссе. Эллиот остановил свою машину на подъездной аллее, майор Кроу и Боствик выбрались наружу с заднего сиденья.
— Минутку, сэр, — почтительно обратился Эллиот к главному констеблю. — Прежде чем мы войдем, нам следует кое-что уточнить. Каков мой статус здесь? Меня прислали сюда из-за истории с отравленными конфетами, но теперь...
В темноте он почувствовал, что майор Кроу смотрит на него с мрачной улыбкой.
— Вам нравится делать все по правилам, верно? — осведомился главный констебль. — Ну-ну, тем лучше. Это ваше дело, молодой человек. Вы его расследуете — разумеется, под наблюдением Боствика. Когда я узнаю, что произошло, то отправлюсь домой спать. А теперь приступайте.
Вместо того чтобы постучать в парадную дверь, Эллиот подошел к краю дома и посмотрел за угол. Боковые стены дома были не такими длинными, как фасад. С этой стороны находились три комнаты, расположенные в ряд. Каждая имела пару французских окон, выходящих на узкую лужайку с каштанами, тянущимися параллельно окнам. Ближайшая к фасаду комната была темной, но из французских окон двух других — особенно дальней — лился яркий свет. Благодаря ему зеленая трава и желтые листья каштанов выглядели театральной декорацией.
Эллиот заглянул в первую из двух освещенных комнат. Она была пуста, а оба французских окна с тяжелыми бархатными портьерами распахнуты настежь. Это была музыкальная комната, о чем свидетельствовали фортепиано, радиоприемник и граммофон. Стулья выглядели сдвинутыми с мест. Закрытая двустворчатая дверь вела в дальнюю комнату. Мертвая тишина наводила на неприятные мысли.
— Эй! — окликнул Эллиот.
Никто не отозвался. Он направился было к окнам самой дальней комнаты, но вдруг резко остановился.
На узкой полосе травы между окнами и каштанами, прямо под окнами дальней комнаты, лежал самый странный набор предметов, какой Эллиот когда-либо видел. Прежде всего он заметил высокий и блестящий старомодный цилиндр с изрядно потертым ворсом. Рядом с ним валялись длинный, также старомодный и поношенный плащ с глубокими карманами, коричневый шерстяной шарф и темные солнцезащитные очки. И наконец, посреди груды разбросанной одежды стоял черный кожаный саквояж, чуть больше того, который носят врачи, но не такой большой, как чемодан. Сбоку виднелась надпись: «Р.Х. Немо, доктор медицины».
— Выглядит так, словно кто-то раздевался, — холодно заметил майор Кроу.
Эллиот не ответил. Он заглянул в комнату. Зрелище было не из приятных.
Оба окна этой комнаты также были распахнуты. Обстановка напоминала кабинет. В центре стоял широкий стол с подставкой для ручек и промокательной бумагой, а за ним, слева от Эллиота, кресло. Сидящий на этом кресле оказался бы лицом к двустворчатой двери в соседнюю комнату. Бронзовая электрическая лампа на столе светила так ярко, что Эллиот признал в ней «Фотофлад» — лампу, используемую фотографами для съемок в помещениях. Абажур был наклонен таким образом, что свет падал прямо на лицо и тело сидящего на кресле. А в данный момент на нем сидел Маркус Чесни.
Он сидел чуть повернувшись боком, сгорбив плечи и вцепившись руками в подлокотники кресла, как будто собирался встать. Но это была лишь иллюзия жизни. Ноги Маркуса вытянулись, тело откинулось на спинку кресла, лицо посинело, и на лбу обозначились голубоватые вены, создавая резкий контраст с седыми волосами. Налитые кровью веки были опущены, а на губах еще оставалась пена.
Лампа «Фотофлад» освещала все это с беспощадной яркостью. На стене позади Маркуса Чесни находилась каминная полка из лакированного дерева, на которой стояли часы с белым циферблатом, чей маленький маятник качался из стороны в сторону с громким тиканьем. Стрелки показывали двадцать пять минут первого.
— Да, он мертв, — сказал майор Кроу, стараясь говорить спокойно. — Но... посмотрите...
Он оборвал фразу. Тиканье часов казалось неестественно громким. Даже стоя у окна, они ощущали запах горького миндаля.
— Да, сэр? — отозвался Эллиот, запоминая детали.
— Он выглядит так, словно испытывал сильную боль.
— Пожалуй.
— Джо Чесни сказал, что это был цианид. И этот запах... Не могу сказать, что сталкивался с ним раньше, но все знают о нем. Но разве цианид не убивает моментально и без всякой боли?
— Нет, сэр. Такого яда не существует. Конечно, цианид действует быстро, но в том смысле, что это занимает минуты, а не...
Нужно было начинать работу. Но Эллиот все еще стоял у окна — его воображение объединяло отдельные малопривлекательные элементы в необычайно четкую картину. Мертвец сидел за столом лицом к двустворчатой двери в противоположной стене, освещенный яркой лампой. Если бы эта дверь была открыта и за ней сидели люди, глядя в комнату, та превратилась бы в сцену, дверь — в занавес, а Маркус Чесни — в актера. Ну а вещи снаружи — цилиндр, плащ, коричневый шарф, темные очки и черный саквояж с именем призрачного доктора — стали бы предметами реквизита.
Но это может подождать...
Эллиот отметил время по своим часам, которые шли секунда в секунду с часами на каминной полке, и занес его в записную книжку. Потом он вошел в комнату.
Изо рта Маркуса сильно пахло горьким миндалем. Он был жив еще совсем недавно — руки все еще стискивали в последней судороге подлокотники кресла. На нем был смокинг, рубашка выбивалась из-под жилета, а позади носового платка в нагрудном кармане торчал край сложенного листа бумаги.
Вряд ли Маркус сам принял яд, Эллиот не мог обнаружить ни пузырька, ни иного сосуда или вместилища. Стол с промокательной бумагой и подставкой для ручек был вытерт начисто. На нем находились только два других предмета. Одним был синий карандаш, скорее плоский, чем круглый или шестиугольный, лежащий не на подставке, а на промокательной бумаге. Другим предметом была двухфунтовая коробка дешевых шоколадных конфет. Она была закрыта — глянцевый картон украшал рисунок в виде голубых цветов, как на обоях, а на крышке виднелась надпись золотыми буквами: «Мятные конфеты Генри».