"Капуна" — совет жрецов был уничтожен. На островах начались многочисленные войны, население резко сократилось, неведомые болезни, принесенные европейцами, уничтожали полинезийцев, они поняли, что смерть насылают "новые жрецы", более могущественные, чем их "алии". Капища, с тотемными богами с большими челюстями, поедающие плоть, как пламя огня поедает дерево, слабы перед "новым" Богом, который есть плоть всего мира, — раньше они его считали Великой темнотой, окружающей видимый мир и являющийся этим миром. Не было противоположных понятий Бога и Дьявола. Миссионеры внушили им страх перед Единственно истинным богом, приносящим Смерть в мир, и что парадоксально, дающим жизнь всем существам, — для восхваления Себя. Замолкли барабаны, огонь факелов уже не призывал осветить души воинов, дух "Алоха" исчез, "хулу" — это грех, теперь душу можно было вымолить на коленях у грозного и ревнивого к себе, но милосердного Бога. Свет великого Солнца закатился, не отражался больше в душе мириада существ, и все "неверные" должны быть уничтожены и не попадут на небо.
Потрясение полинезийцев перед "новой" истиной было сродни катастрофе мироздания, Апокалипсиса, конца света. С этого момента — мир обречен, и как ни странно, — исчезла Вечность, которую наивные аборигены видели каждую ночь, для них плоть передавалась плотью и оживлялась Великим светом, и так было всегда, даже съедая сердце ритуальной жертвы, человека, они брали душу его себе, не уничтожая ее, — душа была от мира сего. Теперь же душа — из иного мира, непонятного, вымоленного! Теперь человек уже не знал, для чего живет, судьба его в руках Бога из иного мира.
"Новый мир" этот принес с собой высокий, обросший рыжими волосами, одетый в пышные одежды белый европеец, и от него теперь зависела судьба воинов. Татуировки на телах в виде священных знаков, птиц и рыб сменили воины на другие ценности: татуировки в виде штанов, чулок, рубашек, изображений кружевных воротников и манжетов. Высокой ценностью стали не венки на голове, цветы в ухе и цветочные гирлянды на шее, а стеклянные бусы цивилизованных колонизаторов. В барабанах судьбы не звучал теперь ритм мировой гармонии, и голоса женщин не пели "хулу", призывая новые души на Острова, — гавайцы отпустили струны испанских гитар и запели грустные или восхваляющие псалмы из книг миссионеров.
Теперь полинезийские мореходы не искали родственные души на других островах, обмениваясь именами с соотечественниками Великого Океана и поедая "калли", — поросенка зажаренного в земляной яме. Не искали райских птиц, чтобы делать из их ярких перьев накидки жрецам. Слова, говорят, занесенные в Океан финикийцами-мореплавателями: mate — мертвый, mara — горький, te Atua — имя бога и te pae — сторона, — стали конкретно материальны, без возможной двойственности этих понятий. Исчезли мифы, рассказываемые на собраниях островитян, — исчезла гармония жизни, прагматичный, плоский мир европейцев вытеснил дух "Алоха", оставив его только в приветствии аборигенов. Из некогда 400 тысячного гавайского населения островов осталась десятая часть, и сами острова активно заселяются китайцами и филиппинцами для работы на опустелых плантациях, на очереди — японцы, когда товарное производство выбросит на внешний рынок новую партию рабов.
Ушла эпоха Великих географических открытий, приближая окончательный раздел колониального мира, — и ушла навсегда, зрея будущими войнами за передел захваченного? Было-было величие духа поисков иного. Дикий райский сад вечных странников Океана. Пропасть культурная непреодолима? Тотально унифицируемый европейцами — окружающий мир уничтожается, — и должна погибнуть свобода разнообразных народов под напором наглого и жадного капитализма? Чем они уничтожили эту свободу — деньгами, товарами или величием духа? Насилием сильного — над застигнутыми врасплох, навязыванием наивным туземцам иного проекта мироустройства, основанного на тотальной лжи и соблазнах тотального рабства!
Бакунин сошел на берег. Впервые он почувствовал, что свободен. Канаки были доброжелательны, европейцы глубоко отчуждены — не вступали в разговоры с транзитными пассажирами из Шанхая.
Прогуливаясь по столице О-Аху, Мишель, ошалевший от длительного плавания по прозрачнейшим водам Океана, никак не мог осознать себя "матросом на берегу", по-английски — "сукиным сыном". Его все еще качало, словно он пьян был давно, и встречавшиеся проститутки принимали его за своего клиента.