— Как можно сказать: немножко люби меня, когда Светлана-ханум уезжает, а ты остаешься.
— Любовь бывает разная, Барат, — со вздохом проронила Светлана. — Жил такой великий писатель Чернышевский. Ему даже стены крепости не мешали жену любить...
— Ай, глупые слова говоришь, Светлана-ханум, — возразил Барат. — Я не знаю, какой такой Чернышевский, но как он мог жену любить, когда он в тюрьме сидел, а она дома?
— Слушай, Барат! — не выдержал Яков. — Шел бы ты погулять, всю душу вымотал!
— Зачем ты его так? — невесело улыбнулась Светлана. — Еще недавно ты сам примерно так же думал...
Он промолчал.
— Куда я пойду? — снова послышался из-за окна голос Барата. — Когда Ёшке плохо, Барат никуда не пойдет. — Минуту спустя он совсем другим, встревоженным голосом крикнул: — Эй, Ёшка, Светлана-ханум! Оля идет!
Поцокав языком, Барат нырнул в спасительные кусты, куда не раз уже скрывался в трудные минуты, так часто выпадавшие на его долю за время болезни друга.
Светлана еще раз поцеловала Якова:
— До свидания, Яша!
Не добавив ни слова, вышла из палаты. Он остался один. Не заметил, как вошла Ольга, села возле койки. Вспомнил о ней, услышав всхлипывания. Ольга не умела скрывать своих чувств и, думая, что муж спит, плакала. Она, конечно, обратила внимание на то, что он побрит и выглядит куда лучше, чем неделю назад, но что-то до слез тревожило ее. Яков с досадой подумал: «Что еще с нею?» Не открывая глаз, он мысленно представлял себе, что именно в эту минуту Светлана садится в автобус. Автобус трогается, и она, одинокая, грустная, уезжает, может быть, навсегда.
Скрипнула дверь. Вошли врач и дежурная сестра.
— Что это вы сырость разводите? — пошутил доктор. — Муж ваш молодцом, а вы плачете?..
— Детишек оставила у соседей... Скучаю... — виновато проговорила Ольга. — Спасибо вам, — добавила она, — что выходили мужа. Если разрешите, теперь я сама могу подежурить.
ГЛАВА 9. ВОЙНА
Всю зиму и весну Яков пролежал в госпитале. В начале июня его направили в горный дом отдыха пограничников. От друзей он узнал, что Аликпер выжил после сложной операции, и теперь тоже долечивался в одном из санаториев республики.
Огромные чинары, смыкаясь ветвями над улицами, закрывали густой зеленью крыши и стены зданий курортного городка. Неподалеку был парк, куда Кайманов часто ходил на прогулку. В центре большого зеленого массива над молодой порослью царили семь вековых деревьев, выросших от одного корня. Зеленые исполины раскинули свои кроны над аллеями. Поколения за поколениями проходили у их подножия, а они все возвышались над миром, наблюдая сверху за делами и страстями человеческими. Яркое солнце, чистый горный воздух, бассейн, выстроенный на территории дома отдыха и примыкавшего к нему пионерского лагеря, — все это было мирным, совсем непохожим на обычную, подчас полную опасностей жизнь на границе.
Ежедневно отдыхая на скамейке возле семи деревьев-сестер, Яков уже начинал томиться бездельем. Однако врачи все еще не разрешали ему приступать к работе.
В одно из воскресений он захватил с собой охотничье ружье и долго бродил по склонам сопок, высматривая горных курочек. Охота, правда, была лишь предлогом, чтобы побыть наедине с собой, немного рассеяться.
Возвращаясь в расположение дома отдыха, еще издали заметил какое-то необычное оживление. У подъезда главного корпуса стояло несколько грузовых машин и автобусов. В них торопливо, с чемоданами в руках усаживались пограничники. Возле репродукторов толпились люди. По улицам то и дело проносились всадники.
— Слушай, добрый человек, скажи, что стряслось? — спросил он торопившегося куда-то парня с рюкзаком за плечами.
— Ты что, с луны свалился? — отозвался тот. — Война!..
Вечером того же дня, вернувшись в комендатуру, Яков написал на имя начальника погранвойск и послал с нарочным рапорт: «Прошу отправить меня на фронт». А утром сам поехал в город, занял очередь на прием к генералу Емельянову.
В приемной начальника войск в этот день было особенно много командиров-пограничников. Некоторых из них Яков знал раньше, многие были ему незнакомы.
У всех на лицах озабоченность и тревога. Одни задерживались в кабинете генерала всего две-три минуты, другие дольше.
Весть о начавшейся войне отодвинула все прежние заботы Кайманова на задний план. Он теперь не думал ни о Лозовом, ни о Светлане, ни о многом другом, что мучило его последние годы. Думал лишь об Ольге и детях: как будут они жить без него? Но и судьба семьи, детей казалась теперь песчинкой по сравнению с той огромной бедой, которая свалилась вдруг на всю страну. Война как бы освободила его от необходимости решать личную судьбу.
Дождавшись очереди, он вошел в кабинет начальника войск. Генерал сразу же узнал его.
— Давно мы с вами не виделись, товарищ Кайманов, — сказал он, здороваясь. — Вижу, вроде неплохой из Черного Беркута кадровый командир получился. Мне докладывали о поиске, в котором вы проявили столько находчивости и мужества. Знаю и о постигшем вас горе. Пользуюсь случаем, выразить вам самое искреннее соболезнование.
Генерал предложил ему стул, нашел его рапорт, внимательно прочитал. Яков выжидающе следил за выражением его темных, живых глаз.
— Итак, вы хотите на фронт? А что мне делать вот с этим? — Емельянов указал на заключение медицинской комиссии. — Тут сказано, что вы теперь «ограниченно годный». Это, конечно, не такая большая беда, но на фронт вас едва ли возьмут. К тому же, честно признаться, мне не хочется вас отпускать. Вы хороший переводчик, следопыт. Отлично знаете весь участок Дауганской комендатуры. Если я отправлю вас на фронт, лишусь как бы сразу трех специалистов. И без того уезжают многие кадровики. А у нас ведь тоже фронт, и очень важный... И в мирное время, а в военное особенно, граница — постоянно действующая линия обороны. Короче говоря, есть решение назначить вас заместителем Логунова — начальника Дауганской комендатуры.
Генерал сделал паузу. Молчал и Яков, еще не зная, что ответить то ли на предложение, то ли на приказ генерала.
— Надеюсь, вы понимаете, как важно в условиях войны сохранить высокую боеспособность границы. Придет к нам пополнение, молодняк и пожилые люди. Границу они не знают, обучать их придется заново. Надо полагать, немецкие фашисты будут пытаться еще активнее забрасывать к нам шпионов и диверсантов. Активизируются и наши старые «знакомые» вроде Таги Мусабек-бая. Словом, дел прибавилось. Решайте, Кайманов, поставьте себя на мое место и скажите сами, могу ли я сейчас удовлетворить вашу просьбу об откомандировании на фронт?..
— Постараюсь оправдать доверие, товарищ генерал, — после непродолжительного молчания сказал Яков.
Он понимал, что любые другие слова были бы лишними. Приказы не обсуждаются. Но генерал и не приказывал вроде, а старался просто убедить его, что он нужен границе.
— Я так и думал, что вы все поймете, — сказал генерал. — Теперь о делах конкретных. С Логуновым я уже говорил. Прежде всего, учтите, что на нас, пограничников, теперь ложится еще большая ответственность за воспитательную работу среди населения. И еще. В военное время заставам придется перейти на некоторое самообслуживание: самим заготавливать сено, дрова, может, даже картофель и овощи. Дело для вас знакомое, вам, как говорится, и карты в руки...
Генерал ставил общие задачи, а Яков за каждым его словом видел огромную работу, которая всей тяжестью ляжет на плечи заместителя коменданта участка. Это не пугало его, хотя он прекрасно понимал, что значит обеспечить заставы всем необходимым. Стычки с контрабандистами уже давно вошли в его жизнь, стали неотъемлемой ее частью. Не страшил и перевод застав на частичное самообслуживание. Опыт, накопленный за время работы председателем поселкового Совета, давал ему полное право заявить, что и с этим делом он справится. Тревожило другое — сможет ли он обучать новичков? Нужны специальные военные знания, а у него их не так много.
«Что ж, придется самому учиться у Логунова, у начальников застав», — подумал Яков.
— Дело вам доверяется большое, Кайманов, — сказал генерал, выходя из-за стола. — Пограничникам и в мирное время приходилось мало спать, а теперь тем более спать будете вполглаза. Надеюсь, трудности вас не испугают. И вот еще что. Получен приказ о присвоении вам командного звания старший лейтенант, с чем и поздравляю.