Яков возмутился: как она смеет учить его? Кто дал ей это право? Сказать легко: «Учись!» — а чему учиться, где взять денег, чтобы содержать семью, пока овладеешь новой профессией? Этого со счетов не сбросишь.
Высказать все это вслух Яков не успел. Послышался испуганный крик Барата:
— Светлана-ханум! Скорей! Начальнику плохо!
Яков оглянулся. Ромадан, зажимая рот, необычно резво для своей комплекции побежал за камни, в сторону от дороги.
— Что с ним? Что он ел? — спросила Светлана, заглядывая в котелок Ромадана.
— Соус... Я приготовил, — простодушно пояснил Барат. — Самый лучший черепашка ловил, совсем как курятина. Попробуй, ханум...
— Спасибо, Барат, — поспешно ответила Светлана и, сморщив нос, направилась к своему возку. Уже от самой дороги крикнула: — А о товарище Ромадане не беспокойтесь, ничего страшного с ним не случилось. Это ему ваш соус не по вкусу пришелся.
«И чего носом крутят? — неприязненно подумал Яков. — Черепаховый суп, говорят, даже во Франции самым вкусным считают». Бегство Светланы избавило Кайманова от продолжения неприятной беседы. Но на душе было смутно: так прямо и резко с ним еще никто не говорил.
Облако пыли, поднятое отарой дошло до стоянки ремонтников. Мимо сплошным живым потоком бежали грязно-серые овцы. Яков взял свой узелок с едой и поднялся по склону выше. Светлана сидела уже на облучке возка, еле видимого из-за пыли. Ни слезть с облучка, ни проехать вперед не было возможности. Приходилось сидеть и глотать пыль. Только спустя полчаса Дзюба тронул лошадь. Возок медленно двинулся вперед и скрылся за поворотом дороги в сплошном облаке пыли.
«Так ей и надо, образованной!» — мстительно подумал Яков.
Кто-то положил ему руку на плечо. Оглянулся: Барат.
— Зачем начальник от черепашки за камни побежал? — удивленно сказал он. — Смотри, даже Светлана-ханум ничего... Баба, а человек. А, Ёшка? Как думаешь?
— Эх, Барат, ничего ты не понимаешь!..
— Правильно, Ёшка, — сразу согласился Барат. — Баба есть баба. Набросает на тебя всяких слов, ходи почесывайся. А ты отряхнись — и опять такой. Пойдем, посмотришь, как я мостик шиповником оплел, шерсти целая охапка будет.
Яков отмахнулся, вспомнив, как мальчишками бегали они к старому мостику, перекинутому через ручей в глубоком ущелье, сплошь оплетали его по обеим сторонам колючим шиповником. Овцы, гуртом пробиваясь по узкому мостику, оставляли на колючках пучки шерсти. Яшка и Барат собирали шерсть, относили домой. Мать, каждый раз удивлялась: откуда у Яшки такая добыча и, кажется, не очень верила, что шерсть он «по кустам насобирал». Однако ежегодно вязала из Яшкиных «трофеев» добрые носки и варежки на всю семью.
Мальчишкам заниматься таким делом еще куда ни шло, но сейчас разве пойдешь, особенно после разговора со Светланой? Опять скажет — ребячество.
— Нет, Барат, нельзя нам уходить, — решительно отказался Яков. — Кстати, вон и Афанасич едет, на нас смотрит, наверное, разговор будет...
По ту сторону дороги, отпустив поводья, неторопливо поднимался на коне по склону горы начальник заставы Карачун. За ним следом ехал знакомый уже Якову красноармеец Шаповал, ведя в поводу «заводного» коня. Кайманов не знал, откуда пошло выражение «заводной конь», но, если приезжал всадник с оседланной лошадью, но без седока, испокон веков говорилось: «Приехал с заводным конем».
— Салям! — приблизившись к дороге, приветствовал рабочих Карачун.
Когда в потоке овец образовался небольшой просвет, он пересек дорогу и поднялся к Якову.
— Садись на коня, Яша, поедем выручать винтовку Чумака. Пригласил было я Аликпера, да он сейчас занят на досмотре. Так что остались мы без переводчика...
Яков с готовностью согласился: надо, значит, надо. Для того он и старший в бригаде содействия, чтобы помогать начальнику заставы.
— А что досматривает Аликпер?
— Когда зарубежные скотоводы перегоняют к нам скот, на границе его пересчитывают, досматривают вещи чопанов, — пояснил Карачун. — Иногда на такую процедуру приезжает сам консул из города. Сегодня тоже приедет, чтобы передать унесенную контрабандистами за кордон винтовку. Поэтому переводчик необходим.
Карачун был чем-то озабочен. По его лицу Яков определил, что дело не только в винтовке.
— У меня к тебе тоже разговор, — поднимаясь в седло, сказал он. Но говорить пока не начинал, а Карачун не торопил его.
Погруженные каждый в свои мысли, они ехали молча, благо никто не мешал думать: следующую партию скота еще не пропускали.
Дорога ведет в гору. Лошади идут шагом. Звонко цокают копыта. Справа круто поднимается кверху откос, слева такой же откос уходит вниз. «Здесь тоже надо бы поставить подпорную стенку», — думает Яков. Тут же прикидывает, где в дорожном покрытии изъяны, не следует ли подсыпать щебенки или Песку.
От бывшего казачьего форта до арки, где кончается один мир и начинается другой, всего два с половиной километра. Проезжая мимо каменных стен бывшей казармы с узкими окнами, Кайманов и теперь испытывает чувство настороженности, какое испытывал в детстве. Ищет глазами яму за казармой, куда пьяные казаки выбрасывали бутылки. Вспоминает, как они с Баратом и Алешкой Нырком украдкой таскали бутылки, набивали негашеной известью из железного ящика, заливали водой, запечатывали и... глушили лягушек. Здесь, на водоупорном горизонте, раньше растекалась вода из арыков, журчавших вдоль дороги. Теперь арыков нет. Высохло и лягушиное болотце. Нет лягушек, нет и бутылок за старой казармой. Яков, усмехнувшись про себя, подивился ходу своих мыслей. Да, не просто начинать разговор о своих подозрениях. Не начинать тоже нельзя. Очень может быть, что Флегонт Мордовцев действительно грешит терьяком. Надо обязательно посоветоваться с Федором... Но не сразу, лучше еще все обдумать.
На дороге появилась следующая отара. Впереди, важно переступая, шли коровы, за ними сплошной массой двигались овцы. Сопровождали отару два оборванных и грязных чопана в выгоревшей на солнце одежде, вязаных круглых шапочках. По сторонам, размахивая тощими руками и покрикивая на собак, носились загорелые до черноты мальчишки-подпаски, стараясь задержать овец, чтобы не было сутолоки и какая-нибудь глупая скотина не свалилась бы в пропасть.
Дорога освободилась не сразу. Наконец Карачун тронул коня.
— Разрешаем им перегонять стада, — сказал он, — а сколько заразы они у нас оставляют! У них ведь ни профилакториев, ни ветеринарных пунктов нет. Все на волю аллаха. С другой стороны, жалко: горы у них высокие, черных земель, зимних выпасов, как у нас, нет. Скот гибнет. Приходится помогать...
Кайманов промолчал. Впереди показалась пограничная арка.
Еще мальчишкой прибегал сюда Яков посмотреть на полосатую будку и шлагбаум. Теперь же здесь выросла большая арка, перевитая красными и зелеными полосами. На ней — герб Советского Союза, буквы «СССР». С высоты седла за аркой, на ничейной земле, виден деревянный шлагбаум, напоминавший кривую оглоблю с привязанным к короткому ее концу куском рельса. За шлагбаумом — пастухи и пограничные жандармские чиновники.
«Оказывается, кроме вооруженной борьбы с контрабандистами существуют и нормальные, добрососедские отношения между сопредельными государствами, выгодная и той и другой стороне торговля», — размышлял Яков. Он окинул взглядом возвышавшиеся вокруг сопки. Здесь подходившая к арке дорога напоминала коридор между скалами. Слева, недалеко от линии границы, на вершине одной из сопок утвердила бревенчатые опоры пограничная вышка. Против нее, по ту сторону границы, — сложенное из камня здание, казарма-пост. Это — и жилище для пограничников сопредельной территории, и наблюдательный пункт. У самой арки, на площадке, позволявшей пропустить мимо отару, Яков увидел знакомый силуэт всадника в туркменской папахе.
— Ну вот и Аликпер, — заметил Карачун. А Яков подумал: почему бы Аликперу не пропускать скот и не быть одновременно переводчиком для Карачуна? Скорее всего, начальник заставы нарочно позвал его, Якова, к самой границе, чтобы он посмотрел, какая она есть. А может, совсем по иной причине вызвал его сюда.