Ну почему, почему все устроено так в этом мире? Профессор смотрел на удаляющегося Шурика и думал, что он что-то напутал в один из своих дней творения. Не должны люди жить так, как они живут. Это не правильно. Вся наша жизнь устроена не правильно. И движется она не по его законам, а по каким-то другим и в совершенно неведомую сторону.
И ещё он думал о словах Короля. И об ответственности, которая лежит на нас. И о выборе, который ставится перед нами: брать эту ответственность на себя или оставить в покое. Ибо право выбора — самое трудное из того, с чем мы сталкиваемся в жизни.
Профессор перебрался через рельсы и подошёл к спаль: ному вагону. Дверь была открыта. Он забрался в тамбур и пошёл по проходу к своему жилищу.
Навстречу ему из купе проводников, превращённого в офис, выглянул Зося.
— Здорово, — сказал он.
— Добрый день, — поприветствовал его Войцех Казимирович.
— Профессор, тебя тут ищут целое утро.
— Кто?
— Сначала Мамонт, теперь Ботя.
— Ну, Мамонта я уже видел. А что хотел Ботя?
— Бог его знает. Прибегал минут десять назад. Красный весь. Сказал, что-то очень важное.
Зося выглянул в окно на противоположную сторону.
— Вот он. Я ему сказал, что ты должен скоро быть.
Профессор посмотрел в окно. Ботя сидел на корточках под вагоном и курил.
Солнце светило прямо на него, и Ботя с удовольствием подставлял ему широкое красное лицо, избитое оспой.
— Сейчас я к нему выйду, — сказал Войцех Казимирович Зосе.
Он открыл дверь. Поставил портфель под столик и достал с верхней полки коробку. Все. Больше ему ничего не надо. К работе он готов.
Коробка была на широком длинном ремне, и Профессор повесил её на плечо.
Затем он закрыл купе, махнул Зосе и спустился вниз.
— Эй! — крикнул Войцех Казимирович, обойдя вагон. — Добрый день, Ботя. Вы искали меня?
Одутловатый Ботя подхватился и вразвалку заторопился к Профессору. Лицо его, обычно чуть сонное, сейчас было взволнованным и слегка напуганным.
«Все-таки у нас что-то происходит», — подумал Войцех Казимирович.
— Тут, это, Профессор… В общем… Ну, человек у нас с Веркой… Пришёл сейчас, значит. Ну, туда, к нам. Вот. Кровищи…
— Погодите, — остановил его Войцех Казимирович. Объясняться с Ботей было сплошным мучением.
Конечно, не все из «вокзальных» были красноречивы. И многие из них излагали свои мысли с некоторым трудом. Но Ботя — это уникум. Говорить с ним было все равно что беседовать с иностранцем на чужом языке.
Он жил со своей подругой Верой там, где заканчивались ремонтные мастерские. Практически возле свалки. Неподалёку от кирпичного здания депо лежал старый остов вагона. С него сняли все, что можно было унести, и изнутри, и снаружи. Осталась только гнилая оболочка. Это был дом Веры и Боти.
Ботя подрабатывал грузчиком на погрузочной платформе или на привокзальном рынке. Это если была работа. Если нет — он тащил что-нибудь отовсюду, чтобы продать. Иногда продавал.
Вера просила подаяния перед вокзалом. У неё было очень жалостливое, рано состарившееся лицо, поэтому ей неплохо подавали. Вот так вместе они коротали свой век.
— Значит, к вам пришёл мужчина, — попробовал разобраться в происходящем Профессор.
— Угу, — подтвердил Ботя.
— Что с ним?
— Так я ж, это… Ну, подпалил его кто-то. Я ж говорю… Кровищи…
— Он что, ранен?
— Ну.
Прямо напасть какая-то. Войцеху Казимировичу явно везло сегодня на пострадавших.
— Кто-то из наших?
— Не.
— Из соседей?
Может, опять «подземный»? И у них внизу действительно произошло нечто кошмарное? Вышли «белые призраки» и уничтожили всех подземных обитателей?
Глупость. Ерунда полная.
— Не. Он «чистый».
«Чистые» — это те, кто считался полноправными гражданами нашей свободной страны. Те, которые жили своей жизнью, которую они называли «нормальной», и знать ничего не хотели о таких, как Профессор, Ботя и иже с ними.
— Верка ему, это… Ну, перевязку… А он мне, значит: «Позвони». А я…
Как же?..
— Пошли, — сказал Войцех Казимирович и поправил коробку.
Они пошагали через рельсы и пробивающиеся сорняки к задам вокзальной территории, где стоял дом Веры и Боти. Пробираться пришлось долго, без конца проползая под многочисленными составами. Для Профессора это было особенно неудобно, ему приходилось стараться не запачкать пальто. Внешний вид очень много значил в его работе. Войцех Казимирович мимоходом подумал, удастся ли ему вообще сегодня поработать. Часть полезного времени уже была потрачена, и ещё неизвестно, насколько его задержит это происшествие.
Минут через пятнадцать они подошли к дому Боти. Каркас вагона темнел коричневой ржавчиной с проблесками светлых пятен там, где должны были быть окна. Часть из них Ботя затянул плёнкой, а часть забил листами старой фанеры.
Входной двери не было, вместо неё висел кусок мешковины, поэтому по дому всегда гулял сквозняк. Это было хорошо. Для тех, кто любил свежий воздух. Сам Войцех Казимирович предпочёл бы что-нибудь потеплее.
Поэтому он запахнул полы пальто, когда зашёл внутрь. Температура здесь была такой же, как и на улице. Вокруг валялся разбросанный всевозможный хлам, служивший Боте и Вере домашней утварью. В глубине вагона находилась спальня. Её образовывали два старых матраса и ворох тряпья поверх них. Сейчас на этих тряпках лежал молодой парень лет двадцати восьми. Его хриплое судорожное дыхание они слышали даже у входа. Рядом с ним сидела Вера, у ног которой стоял старый, не очень чистый тазик с водой. Вода в нем была красного цвета.
«И у Веры с Ботей поломалась работа, — подумал Профессор. — Может быть, день такой?»
Они подошли к раненому. Вера посмотрела на них, собирая в кучу тонкие полосы материи, которыми она делала перевязку. Парень глухо застонал.
— Вот, — сказал Ботя.
— Здравствуйте, Профессор, — поздоровалась с Вой-цехом Казимировичем Вера.
— Видите, какое у нас происшествие?
— Ну, — подтвердил Ботя.
— Здравствуйте, Вера, — сказал старик, присаживаясь возле неё на деревянный ящик, служивший Боте с Верой попеременно то стулом, то столом. — Где вы его нашли?