Войдя в кабинет начальника, я изложил просьбу директора фабрики. Начальник сказал, что с шестого августа на станцию не поступило ни одного вагона с углем и неизвестно, поступит ли. Все имеющиеся в наличии вагоны, в том числе и товарные, используются для перевозки беженцев.
Я рассказал начальнику станции о безвыходном положении, в котором находится фабрика, и попросил его и служащих попытаться все же выяснить, когда можно ожидать очередное поступление угля. В кабинет, громко стуча башмаками, вошел все тот же полицейский, молча прочитал расклеенные даже и здесь объявления и, по-прежнему не говоря на слова, вышел. По-видимому, ему поручено было следить за настроениями простого народа.
— Этот полицейский — вполне сносный парень. Нам с ним повезло,— сказал помощник начальника станции.
Сам начальник промолчал.
Полицейский и в самом деле выглядел менее заносчиво, чем обычно выглядят ему подобные. С тех пор как сбросили на Хиросиму эту адскую бомбу, военные — в неуверенности, не знают, как им себя вести: по-старому либо немного скромнее.
Начальник обещал принять мою просьбу во внимание, а я сказал, что, с его разрешения, загляну через денек-другой. Вернувшись, я первым делом отправился в столовую. Директор пил ячменный чай вместе со служащими. Все сидели необычно задумчивые, подавленные. В присутствии других я не стал благодарить директора за ужин, лишь кратко доложил ему о своем разговоре с начальником станции Каи.
— Спасибо за старания,— выслушав меня, мрачно откликнулся директор.— Не можешь ли ты нам сказать, Сидзума, какова реакция хиросимцев?
— Я сегодня не заезжал в Хиросиму. Простите, господин директор, я плохо понял: что вы имеете в виду?
— Разве ты не знаешь? По радио объявили, что завтра будет передаваться важное сообщение. Вот мы и гадаем: о чем оно?
Я почувствовал, что у меня немеет кончик языка. Что это за важное сообщение? Скорее всего о мирном договоре, капитуляции или перемирии. О битве до конца упоминалось уже столько раз, что нет никакого смысла посвящать ей новое сообщение.
Люди сидели молча. Но вот кто-то нарушил молчание, и все сразу заговорили.
Многих удивляло, что пролетевшая в тот день эскадрилья вражеских самолетов не сбросила ни одной бомбы и по ним не стреляли. Да и накануне не стреляли, что-то изменилось за последние два дня. Непонятно только, почему тогда бомбардировали Ивакуни. Правительство, видимо, уже договорилось с противником и завтра, в полдень, сделает официальное сообщение. Судя по всему, речь пойдет не о мирном договоре или перемирии. Слишком уж нагло летают вражеские самолеты, словно не над чужой страной, а у себя дома. Значит, будет провозглашена капитуляция. В этом случае войска противника высадятся в Японии, займут все порты и потребуют разоружения и демобилизации японской армии. Так же поступали и мы, когда оккупировали другие страны. А может быть, правительство намерено объявить войну Советскому Союзу? Тогда все страны мира ополчатся против нас. Что станется с японскими солдатами, находящимися вдали от родины? Какая судьба ожидает нас всех, весь народ? До того дня мы считали, что хуже, чем есть, уже не будет, но если всей нации грозит истребление, мы готовы исполнить свой долг. (Никто из нас, увы, не мог сказать, в чем этот долг заключается.) Сила на стороне врага, и как он поступит — неизвестно. Не исключено, что противник велит оскопить всех мужчин. Почему мы не капитулировали до того, как на нас сбросили дьявольскую бомбу? Но ведь мы только из-за нее и капитулируем.
Однако врагу и так ясно, что мы уже проиграли войну. Зачем же нужна была бомба? Так или иначе, тем, кто развязал эту войну, придется...
Как только разговор коснулся запрещенной темы, все вдруг замолкли, не решаясь высказывать дальнейшие предположения и догадки.
Я доложил директору, как обстоит дело.
— Ну, что же,— сказал он,— тогда подготовьте к завтрашнему дню соответствующие документы для вручения начальнику станции Каи. Время сейчас тревожное, ожидается правительственное сообщение. Лучше на всякий случай застраховаться от неприятностей. Если начнется какая-нибудь ревизия, у нас все в порядке. Однажды мы уже обожглись. Больше рисковать не будем. Действуйте, как я сказал, Сидзума. Это мой приказ.
Директор говорил нарочито громко, так, чтобы слышали все, кто сидел рядом.
Весной этого года вагон с нашим углем по ошибке заслали на другую фабрику. И нас же обвинили в том, что мы сбыли этот уголь «налево». Потом недоразумение разъяснилось, но было время, когда компания по распределению угля упорно пыталась сделать из нас козлов отпущения.
Я рассказал директору и всем остальным, что видел белую радугу.
— Вот как! — Директор в возбуждении стукнул кулаком по столу.— Значит, и ты видел. Мне довелось увидеть белую радугу как раз в канун событий двадцать шестого февраля...[24] Я жил тогда в Токио.
Директор рассказал, как двадцать пятого февраля, около одиннадцати часов утра, он прогуливался близ императорского дворца.
— В тот день море сильно бушевало, и тысячи чаек слетелись ко рву с водой, опоясывавшему дворец. Там же собралось и множество диких уток. Зрелище было невиданное, но еще удивительнее была белая радуга, которая пересекала солнце.
«Плохое предзнаменование»,— подумал я. И правда, на следующий день начались события двадцать шестого февраля. Помню еще, как я рассказал о радуге своему начальнику, а он взволновался и говорит: «Белая радуга пересекла солнце. Это знамение свыше. Не миновать военного бунта».
Начальник объяснил, что читал об этом в жизнеописании, содержащемся в китайской «Книге истории».
— Я решил было, что это глупый предрассудок,— сказал директор.— Но на следующий день вспыхнул бунт двадцать шестого февраля.
— Радуга, которую я видел, была узкая. Она, словно стрела, пронзала солнце,— сказал я.
— И та, что я видел, тоже была узкая, ярко-белого цвета, с плавным изгибом,— заключил директор.— Вообще-то я не считаю себя суеверным, но белая радуга — плохой знак. Уж это точно.
24
Имеется в виду бунт экстремистски настроенных молодых офицеров 26 февраля 1936 г., убивших ряд политических деятелей Японии.