Безродный метался среди охотников, кричал:.
— Все вы стервы, гады! Все только и делаете мне назло! Отпустили Дьявола!
— Ну чего кричит человек, — заговорил Гурин, — ведь ты же с нами был. И потом, хотел зверя остановить рукой — чудак… Не ругайся, мы ить до поры до времени терпеливы, можем тоже взорваться.
— Почему никто не заглянул под нары? — не унимался Безродный.
— Кто же тебе самому помешал это сделать? — вскинулся Гурин. — Нет, не родился, видно, еще тот охотник, который убьет Дьявола. И не гады, и не стервы мы. И не в нас дело, а в тебе, Безродный. Ты пострашнее дьявола. Слышал, на Тетюхинском руднике Бринера бунтовали горняки? Так бунтовали, что Бринеру пришлось бежать в город за подмогой. Так что ты думаешь, мы такое сделать не можем? Ведь ты опутал всех долгами, как паук тенетами. Это как называется? Грабеж и бандитизм это. Вот что, мужики, давайте здесь же выскажем Безродному все. Первое — Безродный должен установить твердые цены на пушнину: колонок пойдет по пятерке, соболь по тридцать рублей, белка за два рубля. Панты по той же цене, что и в Спасске. Если вы согласны, то нонче же соберем сход и все обговорим.
Зачесали мужики затылки, глаза отвели в сторону, захмыкали.
Безродный почувствовал, что поддержки ожидать не от кого, взбешенный, вскочил на коня, ускакал домой. Охотники еще долго разговаривали о том, что волновало каждого из них.
— Оно-то так, надо Безродного приструнить, но вся беда в том, что на его стороне пристав с казаками, — сомневались мужики.
— Чудаки, а на нашей стороне все мы — народ. Поймите, если будем молчать и сидеть сложа руки, Безродный скоро на шеи наши петлю накинет. Вот ты, Ломакин, старшина, голова наша, сколько задолжал Безродному? — спросил Гурин.
— Года на два вперед.
— Почему он тебе дал столько в долг? А потому, что не ты ему должен, а он тебе. Твой долг давно тобой оплачен. Вон Козины, Лапохи — все у него в долгу. Не оплати вы давно долги, дудки бы вам дал Безродный.
Вернулись охотники домой вовремя. В Божье Поле приехали ольгинский поп, пристав и уездный начальник. Созвали сход. Уездное начальство хотело в Божьем Поле силами мирян заложить церковь. Гурин и Козин пробились в самую гущу схода. Здесь рыжий попик, потрясая маленькими кулаками, призывал мирян:
— Церковь надобна. Через нее мы донесем до вас божье слово. Грешите вы много. Бог отверг лики своя от вас. Спасать надобно души ваши.
— Верно, батюшка, спасать надобно наши души, — встал рядом с попом Гурин. — Верно, темны они у нас и прокопчены. Потому, сельчане, сказ мой такой: не церковь надобно здесь строить, а школу. И мы, и дети наши темны, как сажа в трубе. От этой темени идут все неурядицы. Нас может легко обсчитать господин Безродный, проходимцы купчишки. Грамота всем нужна.
— Не слушайте, миряне, этого бунтовщика. Церковь приведет вас к душевному смирению, радости и успокоению.
— А нам, батюшка, не надобно успокоения. Застыли мы в своем успокоении, — повысил голос Гурин, — Только школу. И не нужны нам попы, без них перед богом покаемся, когда придет смертный час. Так я говорю, миряне?
Но миряне разделились на два лагеря.
— Истину говорит, истину! — кричали одни.
— Долой смутьянов! Палками их надо гнать отсюда! — ревела другая сторона.
— Погодите, миряне. Будет церковь, не будет школы, а как же дети? Время идет к тому, чтобы каждый знал аз, буки и веди. Кому надо, тот пусть себе бьет лоб дома. А ну, Козин, скажи ты слово. Скажи о себе, — подтолкнул Федьку Гурин.
— А что говорить о себе? Вон сдаю я Безродному пушнину и вместо своей фамилии ставлю крестик. Дело это? Он, может, там записал мне вместо десяти колонков два, я не знаю. А будь я грамотным, смог бы книжки читать, не дал бы обдурить себя Безродному.
— Греховное это дело — читать мирские книжки, от них смятение ума и грехопадение.
— Это как же, батюшка, грехопадение, я же видел у тебя мирские книженции, выходит, и ты в грех впал, — сказал без улыбки Ломакин. — Вот что, братцы, хватит воду в ступе толочь, давайте ближе к делу. Нам такой пришел сказ: ежели проголосуем за церковь — быть церкви, ежели — за школу, то быть школе.
Большая половина сельчан проголосовала за школу.
О Дьяволе как-то само по себе забылось.
Дьявол исчез, как в воду канул. Да и не до него тогда было. Назревали большие события. Будто ветер, заходили по тайге слухи о войне, о том, что бунтует народ по всей России, о большевиках, о Ленине. Шепотком передавали друг другу о том, будто в охотничьих зимовьях скрываются политические беглые с каторги.
3
В тайге пропал Калина Козин. Федька приболел. Калина за него решил сходить и проверить ловушки на колонков. Первый раз пошел в тайгу старик. Пошел и исчез. Ждали Калину день, ждали два, три. Федька позвал с собой Гурина, и они отправились искать старика. Следы Калины привели к речке, около перехода через нее оборвались. Речка Голубая не каждую зиму замерзает, особенно перекаты, а через один из перекатов с осени были положены сходни. Вот с этих-то сходней, видно, и сорвался Калина. Но когда они внимательно осмотрели жерди, то увидели на одной из них капли крови. Припомнились старые угрозы Безродного. Безродный обид не прощает!
— А ведь ни у кого зла на Калину не было, — сказал Гурин. — Точно, это рука Безродного. Встретил Калину и торкнул. Теперь не найдешь.
Федор уехал в Ольгу, чтобы рассказать приставу об исчезновении отца. За день отмахал сто верст, переспал у знакомых и встал в очередь на прием к приставу. Попал в кабинет только к вечеру. За длинным столом сидел пристав.
Федор весь день готовился, что и как сказать. А тут вдруг выпалил:
— Моего отца убил Безродный.
— Безродный? — удивленно вскинул брови пристав Баулин. — Не может быть! А ты видел? Кто видел?
— Никто не видел, он его убил на сходнях, когда отец переходил через речку.
— Ну, ежели никто не видел, то я тебя, сукина сына, за твой лживый язык упеку в каталажку. Все спешат оболгать Безродного. Врал и доносил на него Булавин, а убил Булавина Шишканов. И твоего отца убили такие же смутьяны. Ведь Козин был против них, он сам жаловался, что Гурин сбивает тебя с пути истинного. Гурин мог убить отца твоего. Так знай, ежели найдем труп Калины и прознаем, что он был убит, а не утонул, то быть Гурину на каторге. Это уж как пить дать. А теперь посиди в каталажке и охолонь. За вранье у нас, брат, строго. Семин!
В кабинет вскочил здоровенный казак.
— В кандалы брехуна. Вода и хлеб, пусть в голове станет чище.
— Но ведь это точно, тятьку убил Безродный, он ему давно грозил… Гурин был дома, Гурин никуда не ходил! — вырываясь из рук казака, кричал Федор. Теперь он понял, чего добивается Баулин, и испугался за Гурина.
— Знаем мы смутьянов, они вроде и никуда не ходят, вроде живут тихо и мирно, а народ баламутят. Посиди с месяц, а там посмотрим.
— Но ведь…
— Молчать! На каторгу упеку. Шишканова, вашего дружка, упек Чугуевский пристав, я то же сделаю. Волоки его, Семин, чего встали.
— Дык ить он, паря, упирается.
— Зови ребят, в кандалы бунтаря.
— Но ведь я не бунтую, ить я прошу, чтобы убивца нашли, ваше благородие. Аль нет у вас на шее креста? За что же в кутузку-то? А? — растерянно озирался Федька, будто загнанный соболек.
— В кутузку, я те покажу крест! Все вы сволочи. «Не бунтую», а чего же властям не покоряешься?
— Но ить не за что, ить я за правдой пришел, ваше благородие…
Грохоча сапогами и казацкими саблями, в кабинет ворвались помощники пристава. Дружно навалились на Козина, но Федька враз пригнулся, взревел, раздвинул сильными руками, будто по воде проплыл, и казаки разлетелись в разные стороны. Не успел Федька передохнуть, как на него снова навалились. И пошла свалка. Кто-то летел к стене, одного казака Козин бросил на стол пристава, второго, будто ребенка, швырнул в окно, и тот, гремя стеклом, вышибая телом раму, вылетел на улицу. Хрип, стоны, ругань. Баулин метался за столом, как за баррикадой, кричал: