— Ты, Цыган, давай на ту сопку, там занимай позицию, а я залягу под скалой. До моего выстрела не смей палить. Знаю я тебя, мазилу. Первым я беру Козина, а остальных мы доколотим потом, — приказал Безродный.
— Добре. Ну, я пополз. Буду ждать. Видно, добрый куш будет.
Безродный поднялся на скалу, отсюда корневщики были видны как на ладони. Залег за камнем. Сто сажен для его винтовки плевое дело.
— Ну вот, лиходей, пересеклись наши тропки. Отходил ты свое. За все сочтемся. За ошейник, за доносы, — хрипел Безродный, удобно укладываясь для стрельбы. — Изрежу тебя на кусочки и разбросаю на корм колонкам.
Руки чесались дать выстрел, но сдерживало то, что корневщики еще не выкопали корни. Ему с Цыганом копать не приходилось, куда легче забрать уже готовенькое, в лубках-конвертах, обложенных сырым мхом. Терпеливо ждал. Сорвал травинку, уже по-осеннему жухлую, и медленно жевал ее. И вдруг икнул, сжался. Почувствовал, что кто-то стоит позади него. Стоит и смотрит настороженно. Часы в нагрудном кармане отсчитывали секунды. Секунды отбивало сердце в груди. Корневщиков он уже не видел. Глаза застлал туман страха.
Корневщики выкопали еще один очень дорогой корень.
Цыган хмыкнул:
— Везет нам. Ишь, какой корнище выдрали. Молодцы фазаны. Но вот только этот Козин…
Цыган боялся убивать русского. Но чтоб успокоить себя, решил:
— А, черт с ним. Не я буду в Козина стрелять, значит, не я буду убийцей…
Безродный продолжал лежать в той же застывшей позе, не смел пошевелить рукой. Боялся даже потянуться за револьвером. Невольно вспомнилась занемевшая спина Макара Булавина, его опущенные плечи. И, пересилив свой страх, с зыбкой надеждой, что померещилось, что за спиной никого нет, он резко повернулся и мгновенно понял: не будет спасенья. Над Безродным стоял во всей своей звериной красоте и силе Черный Дьявол. Судьба, предрешенная Цыганом. Гришкой-подкидышем. Безродный застонал, пополз на спине прочь от пса. Про все забыл: про револьвер и винтовку. Но Черный Дьявол не спешил, он будто наслаждался страхом своего врага, наслаждался его унижением.
— Шарик, Шарик! Прости, Шарик!
И казалось, что Шарик — Хунхуз — Буран — Черный Дьявол сейчас скажет: «Да хоть смерть-то прими по-людски». Дрогнули рыхлые губы Хунхуза — Черного Дьявола. Он прыгнул на грудь Безродному, вогнал клыки в горло…
Шум и визг, сходный с поросячьим, услышали корневщики. Вскочили с колен, насторожились. Федор было подался на крик, но его остановил Цун:
— Его нельзя туда ходи. Ламазе, тигра, мало мало чушка гоняй. Наша надо быстро копай и другой район ходи.
Корневщики поспешно докапывали находку. А горы голубели, горы нежились в мирной дремоте, и не было им дела до того, кто кого убил.
Цыган слышал шум и визг, но тоже подумал, что тигр задавил поросенка. Он ждал выстрела Безродного. А выстрела все не было и не было. Вот корневщики выкопали корни, сделали традиционные затески на кедре, чтобы люди знали, когда и где взяты корни, уложили их в лубодиры — коряные конверты — и заспешили в лагерь.
— Струсил Степан, бога мать! Дура, корни-то уходят, а он не стреляет.
Цыган поднялся из-за валежины и пошел к напарнику. Спины корневщиков мелькнули за деревьями и скрылись. Вышел к скале, тихо свистнул. В ответ услышал тревожный шепот листвы, мирный говорок ключа. Над головой крутился юркий поползень. Цыган полез на скалу. Снова свистнул. В ответ тоскливо и протяжно прокричала желна: пи-и-и-ить! пи-и-и-и-ить!
С клена упал на лицо Цыгана первый осенний листок. Цыган поймал его, размял в ладони, понюхал, от листка пахло осенью. Нехорошее предчувствие сперло дыхание. Цыган выбежал на скалу и едва не споткнулся о труп Безродного. Он отпрянул в сторону, вскрикнул, круто повернулся и, ломая чащу, продираясь через нее, бросился под гору. Запутался в лианах лимонника, ринулся к ключу, но сорвался с обрыва и рухнул грудью на острый еловый сук. Нашел еще силы вскочить, сделать шаг, другой и упал головой в воду. Успел увидеть рядом чьи-то лапы…
Черный Дьявол обнюхал тело Цыгана и затрусил вслед за корневщиками.
Дунул спросонья ветерок, колыхнулась в небе тучка, наплыла на солнце и тут же сползла. Снова стало светло и чисто в тайге, будто мир жил в вечной радости…
Дьявол шел по следам друга. Но подойти к нему боялся, потому что Федька был не один. Пес тихо шуршал листвой, трещал сучьями, тревожил людей, и Федор не удержался, выстрелил по шороху. Пуля вжикнула рядом с Дьяволом, пес рванулся с места, раздался треск сучьев, и убежал. Пуля отогнала его от Федьки — если стреляет, то какой же он друг…
Месяц бродил с корневщиками Козин. Еще нашли корни. Поделили все честно. Федор продал корни перекупщикам в поселке Шамынь, купил себе вместо берданы винтовку-трехлинейку, двух коней, корову, разного ситца и сатина.
8
Пристав Баулин еще с вечера собирался поехать к Груне Безродной. Ясно было, что Степан погиб в тайге. Но утром пришел пароход, а с ним и грозный циркуляр, где приказывалось Баулину уничтожать хунхузов, ловить русских бандитов, бороться с нашествием беспаспортных маньчжуров и корейцев, гнать из устьев рек японских рыбаков, которые во время хода лососевых преграждали сетями речки и вылавливали почти всю рыбу, ловить браконьеров и разных бродячих людей. Баулин, прочитав приказ, по-мужицки выматерился:
— Хорошо писать циркуляры, сидючи в кабинетах. Сотня казаков и я — это на такую тайгу. В бога мать! Сгинул Безродный, а где? Тут и с десятком тысяч казаков не найти.
Баулин мысленно представил свои владения, которые растянулись на тысячи километров к северу. Как за эти семь лет изменилась тайга, сколько выросло новых посёлков, а для каждого из них нужно его неусыпное око. Шел тысяча девятьсот тринадцатый год. Народ ехал и ехал в глушь таежную. Один за другим вырастали поселки, по речке Топаузе — Крещатик, Брусилово, Импань… На Голубой реке участник русско-японской войны георгиевский кавалер Пополитов обосновал деревню Кавалерово. За Кенцухинским перевалом ширился рабочий поселок Тетюхе. Там заправлял голландский купец Бринер — добывал серебряно-свинцовую руду, выплавлял серебро и вывозил за границу.
На рудниках вспыхивали бунты, которые тоже должен был подавлять Баулин.
— И ведь едут-то все больше те, кто бунтовал в России. А, черт, попробуй справься со всем этим народом. Начальству хорошо, а Баулин за все отдувайся. А платят — что и на жратву мало. Как тут не разрешить тому же японцу ловить рыбу в устье? А, наплевать на все!
И Баулин на многое смотрел сквозь пальцы. А край грабился, по тайге бродили искатели золота, руд, которые столбили свои участки, чтобы потом выгодно их продать; зверя били без всяких запретов круглый год, горела тайга. Десятки тысяч бродячих людей наводняли ее. За границу уходило золото, панты, корень женьшень, пушнина…
— Поеду к вдове Безродного. Эта вдовушка озолотит меня, и не надо будет думать о хлебе насущном. Могу и в отставку подать, сам купцом заделаюсь, — решил Баулин и приказал вестовому седлать коня, поднимать по тревоге казаков.
Груня спокойно приняла Баулина. Стоя у стола, не приглашая сесть Баулина, выслушала его.
— Все обыскали, но труп Степана не нашли, — сказал Баулин. — Убит он, это точно. — Усмехнулся: — Хоть бы сесть пригласила.
— Садись. За весть спасибо, давно ждала.
— Так вот, Груня, человек я холостой, выходи за меня замуж. Как-никак пристав, — без обиняков предложил Баулин.
— От одного злодея избавилась, а теперь ты?
— Это я-то злодей?
— Да, господин Баулин, вы одного поля ягода со Степаном. Ведь я все знаю. Иди в другом месте поищи бабу.
Баулин вспыхнул. Вскочил, грохнул своей шашкой об пол:
— Меня гнать! Ну, я это тебе припомню!
Пулей вылетел из дому, вскочил на коня и с казаками ускакал в сторону Кавалерова.
Груня устало вздохнула. Сватовство ей уже надоело. Приходили к ней вдовые мужики, парни. И Груня с горькой усмешкой говорила им: