Клецке наконец нарушил молчание, взяв быка за рога.
— От имени фатерлянда поручаю вам следить за Печкуром.
Мейер поморщился.
— Стоит ли так опасаться этих «неполноценных»?
— Ведь мы, в сущности, уже победили.
Клецке достал из шкафчика коньяк, разлил по рюмкам и поднял свою.
— Рад, что не ошибся в вас. За победу!
«Что ж, за победу, так за победу, — внутренне улыбнулся Мейер. — Только не за вашу, а за нашу».
Выпили. Мейер отправил в рот кусочек сыра. Клецке разбил о стол вареное яйцо. Очищая кожуру, пододвинул солонку и как бы между прочим спросил: — А как вы охарактеризуете секретаря-машинистку Печкур?
Мейер быстро глянул на него.
— Шапочно знаком…
— Она коммунистка?
— К сожалению, не знаю.
— А что скажете о Гоштове?
— Вы имеете в виду начальника полиции?
Клецке кивнул.
Мейер стряхнул с блузы крошки.
— Можно говорить открыто?
— Что за вопрос, мы же немцы.
— Сомневаюсь в его искренней преданности новому порядку. Малодушен, тщеславен, не чист на руку и самое главное — отъявленный трус. Сейчас он мечется, как таракан, попавший внезапно в полосу света. Не дай бог, я говорю, не дай бог, но в случае временных перемен в ходе войны он может в любой момент переметнуться к партизанам… Не успеет, как говорится в священном писании, пропеть третий петух, и он вас… то есть нас, герр майор, продаст с потрохами. — Мейер многозначительно поднял указательный палец. — Это, если хотите знать, Иуда Искариот…
— Возможно, вы и правы. Во всяком случае, как говорится у игроков, блефовать он умеет. Я это уже заметил. Ну, и последний вопрос…
— Пожалуйста. — Мейер встал и взял шляпу. Клецке вышел из-за стола, прошелся по кабинету, поскрипывая хромовыми сапогами, приблизился вплотную к Мейеру:
— Если я пошлю вас в лес с заданием помочь мне взять банду Дубова, что вы на это скажете?
Мейер вздернул подбородок.
— Посылайте, герр майор!
— Я знал, что вы так скажете. — Клецке доверительно положил на его плечо свою длинную ладонь, покрытую веснушками и рыжим пухом. — Но вы здесь мне нужнее, коллега, с Дубовым я сам рассчитаюсь. — Клецке потер лоб, что-то припоминая. — Надеюсь, разговор останется между нами.
— О, на этот счет можете быть спокойны.
— Не обижайтесь, вы же понимаете, какая у нас с вами тяжелая служба. Зато в случае удачи, герр Мейер…
Клецке взял бутылку. — Вам налить?
— Благодарю. Мне на смену.
Клецке опрокинул свою рюмку.
— Так присматривайте за Печкуром… И вообще, за всеми ними.
— Понял вас, — Мейер раскланялся и вышел.
Звезды озаряли макушки тополей около мастерских, пути, в разных направлениях рассекающие двор. В воротах маячил гитлеровец с автоматом на груди. Во дворе под колонкой пузатый немецкий паровоз 52-й серии набирал воду. Вода с шумом падала из жерла водокачки в тендер, разлетающиеся по сторонам брызги сверкали, как алмазы. На крыльцо конторы вышли Гоштов и Крынкин. Они посовещались. Гоштов ушел на станцию. Крынкин подошел к паровозу, открыв на тендере краник, напился, и, утирая рукавом мокрые губы, направился к воротам.
Немец проверил пропуск, ощупал Крынкина и бесцеремонно вытолкнул за ворота. Подобную же процедуру гитлеровец проделал и с Полищуком, тут же появившимся из-за водокачки. Под темным сводом деревьев Крынкин явно чувствовал себя неуютно. Он вздрогнул и чуть не завопил, когда Полищук обхватил его за талию.
— Ты куда ж запропал? Я думал пригласить тебя в забегаловку после смены караула.
— Вызвали вот…
— Кто вызвал?
— Клецке.
— Зачем?
— Военная тайна.
— Не скажешь?
— Голову пригрозил снять, если разболтаю.
— Он и так тебе голову снимет.
— За что?! — Крынкин остановился.
— Это ты у него спроси, — хмыкнул Полищук. — Ну пойдем, пойдем.
Зашли в забегаловку. На столе появилась мутная бутыль самогона, сало, хлеб, лук и стаканы.
Крынкин пожевал мясистыми губами.
— Зря раскошелился. Капли в рот не возьму. — Завязал? — Полищук наполнил стаканы. Крынкин злобно уставился на него. Купить вздумал?
— Как — купить?.
— Я разболтаюсь, а ты меня продашь…
— Дурак ты, и уши у тебя холодные. — Полищук рассмеялся ему в лицо. — Ты пей, пей, а то простынет. — И когда Крынкин опорожнил свой стакан, продолжал: — Думаешь, для меня большая тайна — твой разговор с Клецке? Ведь я же тебя, субчик, насквозь вижу. Ты не успел подумать — а мне твоя думка уже знакома. — Ты не успел отправиться к Клецке — а мне уже известен весь твой разговор.