У хамелонцев не так. Они вспыльчивые и скоростные.
Когда Бен, не то что вмешался, пресекал зону конфликта и, походя, отправил шутника обгонять из его же руки выбитую пивную кружку, Анук цокнула язычком: этот - не местный.
Но Бэн в высшей степени местный! Типа, на покой ушёл. От суеты биржевых торгов, от боксёрских дел.
Уж десять лет прошло, как он взял себе кроткую девушку из местного племени. Анук видела её. Решила, что глухонемая. Гибкая, смуглая. Улыбается и кланяется без разбора на всякий вопрос. Обхаживает супруга, как господа бога. Славный мальчишка крутится под ногами, весь в мать. В неё... Тоже характерный знак.
У самой Анук, супруги арендатора из первого десятка, застраивающих местную красоту, тоже был сын, серьёзный подросток. Весь в отца.
В последнее время Анук наскучила имитация жены. Лёгкие укусы в шею и несколько раундов не столь лёгких переговоров умиротворили амбициозность супруга. Анук примерила деловой костюм и управление его делами. Как по ней шито, в рост и в размер. Тоже скучно.
Бен нанял их компанию для строительства на втором участке, так познакомились. Образовалось время, проводимое рядом, сначала за проектированием, затем в молчании, в созерцании аэростатов... Две частички Хамелона на склоне горы, плечом к плечу.
4.
Эх, везде, всюду преследует Бэна Торо невнятный, ненастоящий запах парковой зелени, обжитой земли.
Первые года по прибытии на землю Бен много путешествовал. Искал, надеялся. Отчаялся. Он так и не учуял Сельвы, Леса с большой буквы. Повсюду сельхозугодия да города. Курорты, подобные этому, на котором обосновался, после года интенсивных грабежей.
Не нашёл Бэн леса. Как он должен пахнуть, кто не нюхал, тому не объяснишь, а кто знает, тому объяснять не требуется. Он пахнет как свидетельство: мир бесконечен. На земле океан внушал Бэну подобную тревожную радость, но Бэн не представлял, что с ним делать, с этим буйным, своенравным простором. Но со временем он привык к шуму волн и непоэтическую, звериную натуру проявил однажды с романтической стороны.
Вумная, умнейшая компания профессорскую чью-то степень отмечала в баре, где Бэн Торо тихо-мирно сидел, выпивал.
Прежде тисканий за танцами, раздавалось неумолкающее бла-бла-бла... Бэн ждал, что в подпитии одна из их девчонок ему достанется, и невольно прислушался к разговору. Что истинно? Что есть познание в науке? Что есть вера?.. Бла-бла-бла...
Вечером же, поздно вернувшийся, рассеянный, Бэн Торо сказал своей молчаливой, безответной жене...
Что вот если есть правда во плоти, то она временная: сегодня всё действительно так, а назавтра изменилось. Это непостоянство - врождённый порок, результат наличия смысла у слов. Но информация не обязана иметь смысл! Достаточно импульса: эй! Смотри сюда! Смотри туда! Вот я, на меня взгляни! Что там, кто я?.. Это он сам увидит! Разве нет? Вот именно так и море шумит. Плещет, лепечет, бухается и шипит, и никогда не престанет. В его повторяющихся словах нет содержания, но им можно верить! Потому что, они были вчера, будут и завтра. Они утверждают гордое кредо океана: вот я! Я был и буду. Был до тебя, буду и после тебя. Я велик, а ты мал. Можно иметь доверие к таким его словам.
Был ли он счастлив хотя бы немного, по-хамелонски скупыми, рублеными фразами изливая горячие, как пустынный Хамелон, откровения в покорные, ясные глаза? Анук не была, например.
Анук в надменности своей выбрала для земной маскировки женскую форму, рассчитывая таким образом пережить опыт, который иначе не испытает. Сильная хамелонская особь, она была уверена, что при соитии, если таковое случиться, закончит жизнь самцом.
Пожалела о выбранном обличье. Зачем ей самец человека? Что за чушь вообще? Полюбоваться не на что, подержаться не за что.
То ли дело жена Бэна, приятна глазам, удобна в быту. Ему довольно щёлкнуть пальцами, как она уже несёт выпивку, скидывает, что надо с плеч, что надо приподнимает и крутится, виляет бёдрами, как Купальщица перед Фавном. Плавная вся, правильная, налитые груди-плоды над серебряным подносом, отражаются в нём, от бокала с двух сторон...
У Анук - мужик... Самец... Ну, и пусть! Анук по барам своё доберёт. Пусть удивляются, трансов на земле полно, к тому же.
По барам - не совсем то... В человеческом браке хамелонцев завораживает сама идея: окончательное что-то...
5.
Анатомия хамелонцев в своей незаурядной пластичности подчинена двум магистральным линиям: выживанию и соитию.
Например, их рот раскрывается на сто восемьдесят градусов с характерным треском: челюсть вышла из суставов. Захлопнувшись, она входит в другие пазы, как у дольчей. Возле ушей наружу остаются торчать по два клыка, пересекаясь ножницами. Это атавизм, самку хватать и держать. За шкирку или как придётся.
У них есть второй язык, для этой же цели: при совокуплении проткнуть горло изнутри, удержать как гарпуном, закупорить, задушить. Французский поцелуй с язычком в исполнении человека - одна из немногих вещей, шокирующих хамелонца до глубины души. А ещё - просыпаться наутро рядом.
Видеть себя и любовника утром, хамелонцу, всё рано, что по ту сторону смертной тени встретиться, не веря своим глазам.
В рассветных лучах, застывший перед собственным отражением, мускулистый мужчина или, не уступающая ему в атлетизме, женщина, это не нарциссы, и не люди, это хамелонцы. Их выдаёт вертикальный зрачок. Расширяется, округляется медленно. Следит за ленивым пробуждением того, с кем ночью пропадал, с кем хамелонец достигал не полного, но горячего триумфа.