- Болеть и умирать. Плохо так.
Он сказал на её родном языке:
- А ты ноги перед всеми раздвигаешь. Это как, хорошо?
Девка пожала плечами и ответила по-прежнему на ломаном дальянском:
- За это платить.
Тоже верно.
- Ты умирать, если так болеть, - сказала она, как о решённом.
Настал его черед пожимать плечами, а шлюха продолжила:
- Меня звать Нелани. Тихая вода. Знать, что такое тихая вода?
Она села напротив него, скрестив ноги, и дождалась, пока Сингур покачает в ответ головой.
- Тихая вода есть слёзы, – пальцы, длинные и тонкие, скользнули по его груди. - Ты хорошо платить. Ты не бить мой нос. Не делать боль. Нет тихая вода. Всё хорошо.
Он подумал: а ведь и правда. Да и заплатил уже.
…Когда он одевался, Нелани лежала на кровати. Угольно-чёрная кожа шианки делала дорогие простыни ещё белее.
- Ты приходить снова? – спросила девка.
Он покачал головой. Она с сожалением вздохнула:
- Жаль. Хорошо платить. Не делать боль.
Сингур легко отодвинул кровать вместе с лежащей на ней шлюхой. Нелани вскрикнула и рассмеялась:
- Молодой, сильный! Как буйвол. Жаль, что болеть и умирать. Приходи ещё. Пока можешь.
Глава 4
Как свободный человек может стать рабом? Ну, если опустить все слезливые истории про то, как в бою тяжело раненный и истекающий кровью воин попал в плен, как на мирную деревню совершили набег коварные налетчики, как несчастного сироту продали злобные родственники, как наивную девушку проиграли в кости, похитили, обманули, мучили, издевались… Если опустить все эти слезливые истории, как?
Конечно, по дурости. Потому что дурость собственная – она гаже и коварней любого вероломства. Вероломство – это когда тебя кто-то поимеет к собственному удовольствию, пользуясь твоей же наивностью. А дурость – это когда ты поимеешь себя сам. И удовольствия в этом никакого.
Поэтому перед собой Сингур был честен. Невольничьих «радостей» он хапнул только из-за собственной глупости. Конечно, в ранней юности мало кто блещет умом, но не все при этом попадают на невольничий рынок и продаются, как скотина.
Не сказать, что жизнь у него с детства была безоблачной. Не была. Но не была она и совсем уж поганой. Получше, чем у многих, да.
Отца своего Сингур не помнил. Тот умер, когда сыну было четыре года. Растил его второй муж матери. Неплохо растил. Почти не бил. Ну если только подопьет когда. Однажды, правда, сломал ему ребро, но что ж такого? Ребро зажило, а Сингур навсегда запомнил: к пьяному дураку под руку не суйся. А если суёшься, так делай это умеючи.
Поэтому, молчаливо мысленно поблагодарив отчима за жестокую науку, в следующий раз пасынок от кулака увернулся. И в другой, и в третий. А в четвертый ударил сам. Отчим свалился без памяти, Сингур же орал и тряс рукой с отбитыми пальцами. Но вдруг стало как-то враз понятно: чтобы не быть битым, бей первым. Всеотец, просто-то как! Да, потом ему от щедрой родительской руки ещё перепадало, и не раз, ну так это уже ерунда. Ему тогда было тринадцать. Заживало всё быстро.
Отчим гонял жену, гонял пасынка, но дом и подворье держал крепко. Жили они в достатке, ели досыта, хотя и пахали как лошади.
Однажды отчим взял Сингура в город. Пасынку тогда было пятнадцать. Эше сравнялось семь. Отчим, к слову говоря, девчонку любил. Во-первых, своя, во-вторых, покладистая, как овечка, в-третьих, безъязыкая. Ни слова не говорила.
И вот, значит, город. Поехали. Что-то там купить, что-то продать. Сингуру было неинтересно. Главное – не их деревня. В Лиоссе, конечно, народу не как в столице, но тоже много. Рынки разные, кабаки, дома удовольствий. По улицам ходили полуголые женщины. Ну, тут понятно. Ему пятнадцать, а у них видно грудь. Отчим над парнем смеялся. Еще бы! Эша закрывала личико ладошками. Стеснялась.
А потом, одно, другое третье… Что-то купили, что-то продали, остановились на постоялом дворе переночевать. Назавтра ехать обратно. Отчим, конечно, поездку отметил. И Сингуру налил. Вино было кислое. Но в голову ударило жарко. И потянуло на подвиги.
Как водится, батя завалился спать. Пасынку же спать не хотелось. Отдохнуть можно и завтра – в дороге или, на худой конец, дома. Поэтому он оставил Эшу на постоялом дворе, а сам ушёл. Интересно же. Да и светло ещё. Но в городе на всё требовались деньги. И в первую очередь на женщин. На них особенно. Денег у Сингура не водилось. Достать их ему тоже было негде. Поэтому он просто ходил и глазел по сторонам. Тут его и догнала Эша. Как она не заплутала – поди пойми. Видать, сразу пошла следом.
Пока брат её бранил, завечерело. Отправились назад. Немного поплутали и вышли на площадь.
Там оказалось шумно и людно. Народ стоял, взяв в плотное кольцо двоих дерущихся. Орали, советовали, руками размахивали. Поединочный круг! Сингуру стало интересно. Он протиснулся вперёд, увлекая следом сестру. Той было страшно, – все кричат, толкаются, – но брат поставил девочку перед собой, чтобы не задели.
Дрались так себе. Без огонька. Смотреть не на что. Отчим и тот, когда в раж входил, месился веселее. Тут же – топтались. И удары вялые. Видно, что берегутся. Обоим бойцам, может, года на три было побольше, чем Сингуру. Ходили кругами, приноравливались, кулаками махали, увертывались, но всё медленно, опасливо. Народ уже и кричать устал. А чего кричать? Скука, а не схватка. Один другому давно мог бы нарезать, но уже несколько раз упускал удачный миг, когда противник раскрывался для удара.
Эша подёргала брата за руку, мол, пойдём. Он сказал:
- Дай поглядеть. Я тебя с собой не звал. Так что не жалуйся.
Она вздохнула. Личико чумазое. С дороги так и не умылась. Эша была страшненькая. В том возрасте, когда все девчонки – как лягушата: ножки тоненькие, ручки-палочки. Непонятно: откуда у них потом всё вдруг вырастает?
Когда двое бойцов закончили махаться и один другого повалил, Сингур уже хотел протискиваться обратно – искать дорогу к постоялому двору. Но тут объявили, что тот, кто сойдется с победителем, получит десять медных дилермов. Это были неплохие деньги за раз подраться.
Сингур вскинул руку. Выглядел он старше своих лет – высокий. Да и труд на ферме хорошо раздал его в плечах.
Ну, ему махнули. Он вышел. В общем-то, драки тут было на пять ударов. Противник уже порядком устал, да и ловкостью не отличался. Медлительный, как улитка. Он ударил трижды и все три раза промахнулся, потому что Сингур оказался быстрее и внимательнее. Он же был отдохнувший. А потом двумя ударами Сингур вбил поединщика в пыль. Так, собственно, всё и закончилось.
Ему отдали десять монет, он забрал Эшу и отправился прочь. Даже запыхаться не успел. И был очень собой доволен. Купил Эше сладких орешков. И теперь довольны были уже оба. Ему хотелось отвести сестру обратно, а потом… но дошли они в сгустившихся сумерках только до третьего проулка. Там перед глазами Сингура неожиданно всё потемнело.
Когда он пришёл в себя на полу вонючего погреба, на нём уже были верёвки, завязанные так, чтобы при малейшем шевелении горло стискивала удавка. Эшу тоже связали, но пока их обоих не трогали.
Несколько дней пленников поморили голодом, чтобы совсем ослабли, потом Сингура избили. Хорошо так, крепко. Он сомлел даже, поэтому, как грузили в крытую повозку и ночью вывозили из города, запомнил смутно. Стражников на воротах, похоже, подкупили. Иначе кто б выпустил?
После этого была поездка через половину Вальтара до порта Абхаи. В пути ему объяснили: драться надо было хуже. А так привлек ты, парень, ненужное внимание. Теперь же, если хочешь, чтобы всё было хорошо, слушайся и не дёргайся, иначе сестрицу твою у тебя на глазах того… Женщиной сделают. А потом и матерью. Если доживет.
В общем, он понял. Собственно, тогда-то он и начал постепенно избавляться от глупости. Не сразу, конечно…
Стыдно было. Как же стыдно! Вот ведь дурак! Ладно бы сам, один попался. Ещё и сестру за собой втянул. Эша держала его крепче любых цепей. Ради неё он готов был стать и послушным, и покорным. Похитители это быстро смекнули.