– Миаджан – старый сказка, – удивлённо сказала шианка и устроилась рядом, скрестив длинные ноги. – Я смотреть представление на площадь.
– Если бы, – вздохнул Сингур. – Он есть. Там стоят заросшие мхом и лианами храмы, а вокруг тёмная вода…
– Рассказать про слизней? – Нелани встала с топчана и зажгла лампу. – Они большой?
– Разные, – Сингур прикрыл глаза. Свет всё ещё был ему неприятен. – С ладонь, есть и больше – с руку. Такой может упасть с потолка и облепить лицо.
– Сожрать? – содрогнулась женщина.
– Нет, он же слизень. Просто задушит, если не успеешь сорвать.
– А зачем собирать слизь? Ну, чёрный фимиам. Чтобы дурман?
Сингур открыл слезящиеся глаза – от света ламп каморка наполнилась яркими росчерками лучей.
– Нет. Дурман ничего не значит. Фимиам лечит, снимает боль, заживляет раны, лишает воли, притупляет чувства. Для этого его и собирают.
Нелани налила в глиняные кружки вина и теперь ломала в корзине сыр.
– Лечить? Тогда что же ты умирать, если фимиам лечить?
– Я. Не. Фимиамщик.
– Да-да, я видеть. На, – она протянула собеседнику кружку и кусок лепешки с куском сыра поверх. – Есть. Тебе нужен сила. После твой целебный фимиам.
Сингур сокрушенно покачал головой. Взял кружку и сделал несколько глотков. Вкуса не почувствовал.
– Всё не так, Нелани. Всё не так. Какое это вино?
– Красный виноградный. Сладкий.
– Не чувствую вкуса. Ни у вина, ни у еды, – мужчина отставил кружку.
– Это после твой припадок? Всегда так? – уточнила шианка.
– Нет. Впервые. Послушай. Я тоже тебе кое-что расскажу. Я не знаю, сколько лет прошло с тех пор. В Миаджане нет сухого сезона и сезона дождей, только дни. Одинаковые дни один за другим. Но я провел там не год и не два. Много. Может быть, десять или пятнадцать. Или двадцать. Точно не знаю. Там всё… по-другому. Нас с сестрой купил человек в одеянии цвета красной охры. Я никогда прежде не видел таких людей. У него не было ни бровей, ни ресниц и глаза как гвозди. Человек что-то сделал, и мы оказались в Миаджане. Рукой взмахнул, а мы уже стоим в тишине и сыром полумраке. Там нет звуков. Лишь ветер иногда. Ни птиц, ни зверей. Только болотные твари. Таких тварей не встретить больше нигде – лишь там. Я тогда этого не знал. Эша тоже. Нас разделили. Ее куда-то увели, а меня оставили одного. Потом пришёл человек в такой же одежде, что и наш хозяин. Похожий на него, но другой. Он приказал закрыть глаза и сделать глубокий вдох. Я подчинился. И потом помню всё смутно: куда-то несли, положили на живот, срезали с тела одежду. Мне было всё равно, почти как после этой твоей розы пустыни. Потом пришёл ещё один человек. Нет, не человек. Они – не люди.
– Что они сделать с тобой? – тихо спросила Нелани. Есть она не могла – отложила и сыр, и хлеб.
– Мне разрезали спину. Здесь, – он повернулся к ней полубоком, указывая на длинный уродливый шрам. – И запустили под кожу червя.
Шианка в ужасе отшатнулась:
– Зачем?
– Он прирастает к хребту и отдает телу свой яд. Человек становится почти неуязвим: сила, скорость, слух, тело не стареет…
Женщина подалась вперёд:
– А расплата?
– Яд убивает. Большинство рабов умерли сразу. Но те, кто выжил…
– Какой расплата? – жёстко повторила свой вопрос Нелани.
– Жизнь. Червь и его яд опасны. Если червь спит, тело получает немного яда. Но если просыпается, то начинает есть. Отсюда боль. Будит его ток крови. Чем он сильнее, тем быстрее пробуждение и тем острее голод. Надо, чтобы сердце не стучало чаще восьмидесяти ударов. Это очень сложно. Если хочешь сбежать или если испуган. Поэтому рабам дают нюхать чёрный фимиам – он одурманивает рассудок, сковывает чувства и не дает проснуться червю. Ты не пугаешься, не волнуешься, не торопишься. Червь почти всегда спит. Мы сбежали с луну назад, за это время я вдыхал фимиам дважды, оба раза – перед схваткой на кругу. Я старался не разгонять сердце, но оба раза не получилось. Вдыхать фимиам надо постоянно. Только он отупляет. Да и нет у меня столько. А чем дальше от Миаджана, тем сильнее хочется быть человеком. Но эта тварь под кожей просыпается… Она давно должна была меня убить.
Сингур смотрел в пустоту. Нелани подсела к нему близко-близко:
– Этот тварь можно достать?
– Нет, мы уже одно целое. Погибнет она – погибну я и наоборот. Рабов, которые пережили сращение, единицы. Нас берегли, даже заботились, – он горько усмехнулся. – Как могут заботиться существа, которые не понимают, что такое забота, о тех, кто превращен в тупую скотину.
Шианка запустила пальцы собеседнику в волосы, приласкала затылок и спросила:
– Зачем вас делать? Зачем Миаджан такие рабы? Чтобы доставать фимиам? И дурманить рабы? Какой-то глупость!
Собеседник ответил:
– Такие рабы нужны, чтобы спускаться в подземелья. Фимиам – лишь способ. Цель иная. Подземелья Миаджана живые. Там нет одинаковых путей, ни одной дорогой нельзя пройти дважды. Они постоянно меняются. Жрецы слышат жизнь, но не слышат камень. А люди могут и то, и другое. Если научить. Червь обостряет чувства, и ты… осязаешь темноту, не слепнешь в ней. Можешь идти на звук, находить путь и можешь слышать тех, кто живет в лабиринтах. Жрецы спускаются в подземелье, что-то там ищут и каждый раз берут с собой раба. Я не знал, что они хотят найти. Мы бродили будто совсем без цели в темноте, а потом однажды я услышал дыхание. У подземных тварей дыхания нет – это слизни, черви, слепые змеи и чудовища тьмы. А я услышал жизнь. Я лишь однажды до этого слышал жизнь, когда заблудилась Тали. Услышал её дыхание и вышел к ней, когда она спустилась уже на третий ярус. Ещё немного – и её бы разорвали, но я услышал, успел отыскать. Тут было похоже: чьё-то дыхание и слабый стук сердца, но главное – я слышал, как надо идти. Когда мы достигли цели, то увидели на полу человека, лежащего в какой-то липкой луже. Он был наг, словно огромный младенец, скулил и ничего не понимал. Но жрец, которого я сопровождал, был доволен. Очень доволен. Склонился над ним, достал покрывало, и тут я увидел, что у человека нет ни бровей, ни ресниц, ни волос… Фимиам притупляет чувства. Жрец не понял, что я догадался. Он склонился над нашей находкой и выпустил меня из виду. К рабам хозяева Миаджана относятся без опаски, мы всегда покорны, неспособны на бунт. Мне не было страшно. Но я знал, что в катакомбы уходят двое и больше двух не выходят… Это закон подземелий.
Нелани придвинулась к нему, осторожно взяла за руку:
– Что стать с жрец? Ты убить его?
– Их. Да. Когда хозяин повернулся спиной, я достал меч и отсек ему голову. А потом и то… существо прирезал. С хозяина снял перстень, забрал кисет с фимиамом, поднялся на поверхность, отыскал сестру и увёл её в подземелья.
– Сингур, – шианка погладила его по лицу. – Все поназад.
– Позади? – улыбнулся он.
– Да, поназад.
– Не думаю. Меня ищут. Эти ваши верные слуги. И Миаджан не отпустит просто так. Времени всё меньше. Нужно спрятать Эшу, придумать, как ей жить. Она не умеет быть свободной. Одна пропадет. А назад в Миаджан… не хочу ей такой судьбы.
– Ты ведь сказать не всё, да, Сингур? – вдруг спросила женщина. – Не всё сказать. Как ты выйти из-под земля?
– Меня вывели, – он отвел глаза. – Тали вывела.
– Та, который заплутать?
– Да. Она однажды не вернулась из катакомб. Ушла с другой женщиной. И обе пропали.
– Сбежать? Как вы? – оживилась Нелани.
– Нет. Из Миаджана нельзя сбежать, Тихая Вода. Они погибли. Их сожрали твари, которые живут в темноте. Иногда они поднимаются с нижних ярусов.
– Но ты смочь! – возмутилась Нелани. – Ты смочь сбежать! Почему же их сожрать тварь?
– Я смог сбежать, потому что убил жреца. Жреца и того… которого нашёл. Подземелье насытилось на время. Оно было довольно, я чувствовал… Эша не хотела идти, она испугалась меня. Она вообще постоянно меня боится, будто я чужой ей, и она не знает, чего от меня ждать. Я силой утащил её под землю. Мы бежали через лабиринт, я слушал камни, останавливался иногда, чтобы перевести дух. Темнота там стала… такой вязкой, звуки сделались глуше. Фимиам будто прекратил действовать, движение камней слышалось всё хуже. Я решил уже, что не найду выход, да ещё Эша висла на руках, упиралась. А у меня голова кружилась от духоты и от фимиама, сердце едва стучало. Подумал, что всё: сейчас свалюсь, и эта дурочка останется одна в темноте. А потом увидел Тали. Она подошла, взяла меня за руку и повела за собой. Я боялся заговорить: в подземельях лучше молчать. Просто держал её ладонь, гладил пальцы. Но Эша вдруг совсем сделалась не в себе, начала вырываться, а потом потеряла сознание. Я взял её на руки, из-за этого пришлось отпустить Тали. Тогда она пошла впереди и иногда оборачивалась – убедиться, что я не отстал. Мы шли долго, делалось всё тяжелее, и воздуха всё меньше. Потом Тали остановилась перед невысокой дверью, повернулась ко мне и улыбнулась. У неё были красные зубы. Я подумал: хорошо, что Эша этого не видит. А Тали исчезла. Я же просто вышел через дверь и оказался на окраине поля далеко отсюда, в Вирге. Вот и всё.