— Раньше я никогда не бил женщин, — дробовик подошёл ближе. От него пахло табаком, конским потом, давно немытым телом. — Пожалуй, уже поздно начинать. Начнём-ка мы с другого…
Рут не раз читала, как насильники рвут одежду на своих жертвах. В романах это выглядело изящней. Дробовик разорвал на ней блузку раньше, чем она поняла, что делает этот человек. Ужас припоздал, поэтому ударил сильнее, болезненней. Сказать по правде, Рут оглохла от этого ужаса.
— Беги, — велел отец. — Беги и не оглядывайся.
Он говорил чужим, незнакомым Рут голосом. Бежать? Куда? Как?! Дробовик загораживал ей путь к дверям. Отцу, наверное, тоже страшно, вот и говорит чепуху.
— Кровь Христова…
Дробовик захрипел. Лицо его налилось кровью, словно Господь услышал сказанное бандитом. На лбу выступили крупные капли пота. Казалось, кто-то развёл под несчастным костёр. Зубы дробовика застучали. Смешно, подумала Рут, не замечая, что дрожит всем телом, как и её мучитель. Зубы дробовика! Нет, правда, смешно.
Барри, вспомнила она. Главарь звал дробовика Барри.
В углу упал на колени хлыстик. На миг они с дробовиком превратились в братьев-близнецов: багровые лица, пот ручьём, скрежет зубовный. Озноб. Ломота во всех мышцах, заметная даже со стороны. Судороги. Слабость; хуже, бессилие.
Кажется, с главарем происходило то же самое.
— Беги!
Вопль ожёг спину хуже плети.
Позже Рут узнала, что никогда не простит себе это бегство. Совесть, бешеная сука, была глуха к любым доводам разума. Да, она ничем не могла помочь отцу — или навредить похитителям. Да, её присутствие давало бандитам в руки ещё одно оружие против отца. Да, да, тысячу раз да. А толку? Если ты сам не можешь себя простить, какой суд тебя оправдает?!
Мэгги стояла у коновязи. К счастью, осёдланная.
Рут уже скакала прочь, глотая слёзы, когда за спиной громыхнул выстрел. Теряя сознание, последний из банды, кто оставался в живых, главарь совладал с револьвером.
Рут не связала произошедшее с отцом. Нет, похищение, разумеется, связала — тут не требовалось большого ума. Но божья кара, обрушившаяся на этих троих неведомо с каких небес… Мисс Шиммер не видела плюса, способного сложить два и два, превратить в разумную и понятную четвёрку.
Да и кто бы увидел?
Разве что дядя Том. Но дядя Том развязал язык позже.
Томас Эллиот Шиммер, шансфайтер. Охотник за головами таких людей, как хлыстик, дробовик и главарь. Защитник от их посягательств; переговорщик в сложных ситуациях. Временами он предлагал свои услуги брату. Роберт Шиммер, спарк-дилер железнодорожной компании «Union Pacific Railroad», отшучивался, отказывался.
Вилял, как говаривал Том, хвостом.
Услуги шансфайтеров стоили недёшево, даже учитывая полновесную братскую скидку. Отец Рут до конца своих дней стеснялся того, что роскошный образ жизни — усадьба, конюшня, парк, слуги — его семье позволяет вести не жалованье мужа, а приданое жены. Он не знал, что его жена ничуть не меньше стесняется роскоши и денег, полагая их признаком своего плебейства в сравнении с родословной семьи Шиммер.
Так и жили, скрывая чувства друг от друга.
3
Джошуа Редман по прозвищу Малыш
Оглушительный гром. Небеса раскалываются сеткой трещин.
— Джош, просыпайся!
Сеть молний слепит глаза, отпечатавшись на внутренней стороне век. В ушах затихает эхо громового раската. Джош моргает, из глаз текут слёзы. Нет, не молнии — лампа. Керосиновая лампа в руке Сэмюеля Грэйва. Гром? Хлопок двери.
Вечно Сэм её не придерживает.
— Какого чёрта?! Что случилось?
— Горит нефтяной промысел братьев Сазерлендов! Билл Кирби прискакал: сам в копоти, лошадь в мыле. Едва не загнал скотину, болван.
Перед глазами Джоша встаёт закопчённый Кузнец. Блестит металл на затылке и предплечьях. Джош мотает головой, гонит видение прочь.
— Вот зараза! Надо людей собирать!
— А я тебе о чём?! Ну и здоров ты дрыхнуть… Еле добудился!
— Шериф в курсе?
— Велел поднимать тревогу и ехать тушить.
— Опять всё на нас свалил?
Сэм криво улыбается.
— Ладно, собирай, кого сможешь. А я бегом в мэрию. Там во дворе водовозка с помпой. Кого поднимешь — гони ко мне, пусть помогают.
Сэм кивает. В дверях он оборачивается:
— Говорил же: быть тебе шерифом!