Когда гонец возвращается с медным котелком, дед наливает две глиняных кружки и одну протягивает мне.
— Так зачем пожаловали? — наконец, спрашивает он.
Делаю длинный глоток обжигающего травяного напитка.
Я пришёл либо уничтожить эту деревню, либо всех их объявить нашими рабами и полностью изменить её устройство. Раздумываю над тем, как бы мягче подать эту мысль. От моих слов очень многое зависит.
Глава 26
Пью чай, думаю, как бы убедить вражескую деревню сохранить свои жизни.
Какие слова заставят свободных людей отказаться от свободы и принять чужую власть. На первый взгляд — никакие. Но я использую все свои силы и аргументы, чтобы убедить их сдаться. Если у нас не получится договориться — мы вступим в схватку и воины Орнаса полягут один за одним.
По всей видимости, я — единственный в этом мире, кто по-настоящему ценит человеческую жизнь.
— Мы пришли, чтобы покончить вражду между деревнями, — говорю. — Так или иначе.
— Вот как? — спрашивает старик. — И для этого вы привели с собой армию?
— Любые переговоры проходят легче, когда стороны видят, что произойдёт, если они не договорятся.
Я делаю глоток чая, старик делает глоток чая.
У нас не переговоры, а фехтование и победит тот, кто нанесёт противнику больше ран. Атакуй и защищайся, защищайся и атакуй.
— Он мне нравится, — замечает старик. — Зитрус, опиши как он выглядит.
Только в этот момент я понимаю, что старик — слепой. Всё это время он смотрел в мою сторону, но я не чувствовал его взгляд, будто ему совершенно плевать на моё присутствие. Жемчужина не действует, когда человек смотрит на меня отстранённо, на автомате. Нужен именно целенаправленный взор.
Лысый и весь покрытый шрамами человек опускается перед креслом на одно колено, смотрит в мою сторону и говорит:
— Молодой, худой, черноволосый, в очень странной блестящей одежде. Немного смуглый, Дарграг, наверное.
— Насколько молодой?
— Лет двадцать или около того.
— Мне семнадцать, — говорю.
Через пару месяцев будет восемнадцать. Смогу пить алкоголь.
Со стороны я, должно быть, выгляжу не очень внушительно. Пусть ростом меня природа не обделила, но физической мощью похвастаться не могу и в глазах воинов Орнаса выгляжу как задохлик, которого можно растоптать. Может, в соревновании по борьбе у меня не будет никаких шансов, зато мечом получается махать отменно.
— Всего семнадцать и уже говоришь от лица своей деревни?
— Не совсем так. Я говорю от лица трёх деревень.
Поворачиваюсь к людям за моей спиной. Хуберт пожимает плечами, Дверон тяжело вздыхает. Никто из всех трёх деревень не подошёл бы на эту роль больше, чем я. Меня не сковывает вековая неприязнь к соседям и только я могу думать в интересах каждой из них.
— Меня зовут Гарн, — говорю. — Позади меня стоит Дверон, староста Фаргара, а так же Хуберт, близкий друг старосты Дигора.
— Это правда, — негромко подтверждает Зитрус. — Один из них рыжий, а другой светловолосый.
— В таком случае представимся и мы, — объявляет дед.
С помощью Зитруса он поднимается на ноги и мы видим двухметрового, широкогрудого старика. В молодости он должен был навевать ужас на всех окружающих, сейчас же от его былого величия осталась только тень.
— Меня зовут Сазголон, — объявляет торжественно.
Его имя мне ничего не говорит, но Хуберт с Двероном явно знают этого человека.
— Я вхожу в совет старейшин уже очень много лет. Справа от меня сидит Стауг, мой ближайший и самый давний друг.
Указывает на небольшого, седого старичка, который нам широко улыбается. Пусть он и выглядит весьма бодро, но огонь мысли в его глазах полностью угас. Перед нами человек, потерявший всякий рассудок и морально вернувшийся в младенчество. Даже смотрит как-то шаловливо, задержись мы в этой деревне подольше и он пойдёт показывать нам свои игрушки.
— Слева Диддел…
Указывает на старика, смотрящего в потолок с отсутствующим видом.
— А за ним Тайлин, самый старший житель нашей деревни. Мудрейший из ныне живущих.
Мудрейший из живущих спит в своём кресле. Что-то мне подсказывает, что его принесли сюда спящим, таким же и унесут.
— И наконец, моя жена Улгис… — произносит Сазголон.
Осматриваюсь по сторонам, пытаясь понять, где она, но вокруг из женского пола лишь Лира, Зулла и Аделари за моей спиной. Со стороны Орнаса в здании находятся исключительно мужчины.
Старик кладёт руку на свою накидку из человеческой кожи и очень нежно по ней проводит.
— Пиздец, — вырывается.
Оглядываюсь по сторонам, надеясь, что никто меня не услышал. Я называю себя цивилизованным человеком, поэтому подобные ругательства непозволительны. Но как тут не сдержаться? Этот сукин сын сделал рубашку из собственной жены!
Скрип зубов Дверона позади меня можно услышать в радиусе километра. Не нужна белая жемчужина, чтобы определить его эмоции.
— Моя любимая, — произносит Сазголон, прикладывая руку к груди. — Она навсегда останется со мной.
Поглаживает ласково, будто она до сих пор жива, задерживает пальцы на крохотной родинке.
— Значит так… — начинает Дверон.
— Очень приятно познакомиться, — говорю, перебивая мужчину.
Никому из нас не нравится манера снимать человеческую кожу, но это не повод, по которому мы пришли. Пусть в Орнасе и считают это милым: сохранить часть родственника как напоминание об ушедшем, но всё это останется в прошлом, когда мы подчиним эту деревню.
Пусть снимают шкуры с мёртвых животных, как все нормальные люди.
— Вас смущает наша манера одеваться? — спрашивает Сазголон с лёгкой усмешкой, хочет, чтобы мы почувствовали себя неловко.
— Мы находим это омерзительным, — говорю. — Но это не наше дело, по крайней мере сейчас.
— Так каково же ваше дело?
Поворачиваю голову в сторону лысого воина, придерживающего старика в стоячем положении.
— Расскажи вашему старейшине, сколько человек вы увидели выходящими из леса.
— Их много, — тихо произносит Зитрус.
— Мы пришли сразиться и полностью вас уничтожить, — говорю. — Так же, как мы поступили с Гумендом. Этой деревни больше нет, один только пепел.
— Но тем не менее, вы сидите здесь, пьёте чай и беседуете, — замечает Сазголон.
— Верно. Никто из моих друзей не верит, что мы с вами можем договориться, но я уверен, что кровопролития можно избежать. Мы же люди, в конце концов, общение — то, что отличает нас от животных.
— Давай подведём итог всего сказанного.
Сазголон опускается в кресло и откидывается на спинку, подставляя кружку под новую порцию чая.
— Вы собрались вместе и пришли к нам, чтобы поговорить об избежании кровопролития? Возможно, я чуть-чуть, самую малость чего-то не понимаю, но где-то здесь есть противоречие.
— Никаких противоречий, — говорю. — Вся эта армия пришла для того, чтобы поговорить. Моя личная страховка. Мы очень легко развернёмся и уйдём, если разговор выйдет продуктивным.
— Мне бы очень хотелось узнать критерии этой продуктивности, — отвечает Сазголон. — В чём они заключаются и относятся ли они к нам обоим.
Когда-то человек передо мной был тупым воякой: все в этом мире такие. Но слепота и годы жизни наедине с собственными мыслями научили его пользоваться головой. Это плохо. Я надеялся встретить тут безмозглого кретина, сказать ему что-то вроде «сдавайся, иначе стукну палкой по голове», и тот сразу подчинится.
— Продуктивный разговор, с моей точки зрения, — говорю. — Тот, где я объясняю нашу позицию, слушаю вашу. И мы оба приходим к одному и тому же выводу. Если мы придём к противоположным выводам, то разговор будет считаться непродуктивным.