— Взять его за волосы и стучать лицом о камень, пока ни один человек в деревне не сможет сказать, что мы с ним похожи.
Когда изначальный Гарн представился, я его пожалел. Он сказал, как ему было неприятно, когда посторонняя личность похитила его тело. В тот момент я готов был упасть на колени и извиняться… но сейчас… Сейчас я хочу привязать его за ноги к дереву, а руки к одной из наших марли. И так сильно ударить животному по заднице, чтобы урода разорвало на две части.
Я отказываюсь принимать его месть на свой счёт и считать себя в чём-то виноватым. Я ему ничего плохого не делал, по крайней мере осознанно, и не считаю, что вправе быть объектом мести. Так что смертоубийство, которое я собираюсь совершить — это не месть в ответ на месть. Это просто месть. Здесь кроется большая разница.
— Свяжу этого отморозка и оставлю в пустыне.
Я никогда не был жесток. Пусть я убил здесь множество людей, но все они представляли для меня опасность. Я не покушался на жизнь невиновных и даже думал, как бы спасти жителей Гуменда.
Но мой двойник… Этот ублюдок перерезал мне горло, хотя я не представлял для него опасности. Хладнокровно убил невиновного. Даже в моём мире, где правят цивилизация и закон… не нужно смеяться. Даже в нём существует смертная казнь как наказание за умышленное убийство. А здесь это почти обязательное условие.
Убил — готовься умереть в ответ. Око за око.
— Посажу недоноска в бочку, брошу несколько булыжников следом и скачу его с горы. Посмотрим, что от него останется.
Уверен, что не много.
Иду на север, собираю кислые, зелёные фрукты. Скраадсы, как назвала их Зулла. Эти плоды совсем не вкусные, поэтому их едят только птицы и голые люди, восставшие из могилы и не имеющие при себе нормальной провизии.
— Вот бы увидеть его рожу, когда я вернусь, — говорю.
Хосо хотел увидеть моё лицо, когда передо мной появится мой собственный двойник. А я хочу увидеть его лицо, когда он поймёт, что моё убийство не удалось.
Пью воду из ручья, смотрю на своё отражение и злорадно ухмыляюсь.
Только как мне его победить? У двойника при себе жёлтая жемчужина, поэтому он может снова отправить меня в могилу, а я даже моргнуть не успею. И на этот раз Хосо меня не спасёт. Пусть я и нравлюсь духу — но это не залог бесконечного воскрешения. Дым в красной жемчужине почти вышел и теперь даже раны будут затягиваться с трудом.
Удар должен быть неожиданным и по-настоящему смертельным.
Иду, погружённый в планы мести. Раздумываю, каким образом я могу лишить жизни человека, который замедляет время при малейшей опасности. Я так часто выбирался за хребет, что уже чувствую себя здесь как дома, поэтому не особо гляжу по сторонам. Путь для меня превращается в безмятежную прогулку по дикой, но при этом спокойной местности. Это в горах летают птицы, что оторвут тебя от земли и скормят птенцам, это в пустыне гигантские скорпионы, а здесь всегда царствовали люди, которых мы усмирили.
И разумеется, как любой зазевавшийся человек, натыкаюсь на нечто неожиданное: что-то бьёт по голове, падаю на землю от неожиданности и откатываюсь в сторону.
— Не уйдёшь! — кричит яростный мужской голос, однако вокруг никого нет. — Не уйдёшь! Не уйдёшь!
Вокруг — ни души. Непонятно, что меня ударило.
Что-то вцепилось мне в волосы и барахтается там, запутавшись в них, словно в сетях. Какое-то сумасшедшее животное, принявшее мою голову за гнездо. Пытаюсь вырвать его и бросить подальше, но в этот момент раздаётся оглушительный грохот.
Бах!
Так могла бы звучать молния, ударь она в метре от меня. Если мои барабанные перепонки и уцелели, то ещё не скоро восстановятся.
Бах!
Ещё один взрыв отправляет моё внутреннее ухо в отпуск. Теперь я катаюсь по земле и не могу понять, где верх, а где низ, как человек в глубоком нокауте. Мир вокруг кружится в огромном барабане. Никогда не слышал таких громких звуков и сомневаюсь, что когда-нибудь ещё услышу.
Достаю из волос что-то мягкое и бросаю прочь.
— Не уйдёшь! — доносится едва слышный мужской голос.
За писком в ушах теперь что угодно будет казаться неразборчивым.
— Не уйдёшь! Не уйдёшь! Не уйдёшь…
Чуть в стороне от меня ползёт странное белое создание, очень сильно напоминающее летучую мышь, какую я уже встречал в пустыне, но у этой нет абсолютно никакого меха: она полностью гладкая. Перепончатые крылья, когтистые лапы и… довольно странная, приятная мордочка. Ползёт ко мне с явным намерением меня сожрать, хотя её естественная пища — всякие букашки с ноготь моего пальца.
— Не уйдёшь! — раздаётся голос и в этот моментя понимаю, что звуки идут от летучей мыши.
По всей видимости, этот вид умеет не только оглушительно орать, но и имитировать звуки, которые услышали прежде.
— Тише, — говорю.
— Тише, — отвечает мышь. — Тише.
Она скопировала не только слова, но и мой голос с интонацией. Идеальное воспроизведение звука, словно запись с магнитофона. Мышь в пустыне такого не умела.
Чарльз Дарвин однажды посетил Галапагосские острова, некогда бывшие одним большим островом. Он изучал животных и удивлялся мелким отличиям в клювах, цветах, оперениях, хвостах, среди обитателей разных островов. Когда-то они были одним и тем же видом, но затем они оказались разделены водой и стали развиваться разными путями. Возможно, то же самое случилось и здесь: хребет разделил эту землю на две части и животные, случайно оказавшиеся на другой стороне, стали развиваться по своему собственному пути эволюции.
Вот такое происхождение видов на примере двух летучих мышей.
Пытаюсь встать на ноги: это получается с трудом, поскольку мир всё ещё покачивается и пытается бросить меня на землю.
— Успокойся, — говорю.
— Успокойся, — отвечает мышь.
Два разных хищника, два разных метода охоты. Но оба пытались меня цапнуть, в этом они похожи.
— Хочешь покушать? — спрашиваю.
Протягиваю животному кислый, зелёный скраадс. Мышь заинтересованно смотрит на плод и уверенно ползёт, чтобы проглотить его, а заодно и мою руку. Однако, добравшись до фрукта, она одёргивается, словно коснулась чего-то очень противного. Я даже могу рассмотреть её сморщенную морду. Забавно, что у животных тоже бывает мимика.
— Не нравится?
Вместо ответа она издаёт странный клёкот, явно имитируя одну из здешних птиц. Своих звуков мышь придумать не может, только эхом повторяет всё услышанное.
— Хочешь чего-то более питательного?
Оглядываюсь по сторонам в поисках чего-нибудь съедобного. Тут же замечаю коричневого жука, ползущего в траве. На знаю, как он называется, но наверняка не ядовитый — те обыкновенно имеют яркий окрас. Поднимаю жука-ползуна и бросаю поближе к летучей мыши. Та внезапно приподнимается на передних лапах и становится в боевую позу, смешную, неуклюжую. А затем издаёт грохот…
Лёгкий хлопок, будто кто-то взорвал бумажный пакет.
Однако жук тут же замирает на месте, оглушённый. Кажется, летучая мышь умеет направлять звуковые волны точно на жертву, из-за чего окружающие не страдают от ужасного грохота.
Мышь набрасывается на жука и начинает его больше тормошить, чем есть.
— Кушать подано, — говорю.
Она совсем не умеет охотиться. По всей видимости, у неё не было родителя, что научил бы мышку всему, поэтому она действует по программе, заложенной природой. Раз она всё ещё жива, то кое-какая охота ей удавалась, но она была не слишком эффективной, вот и напала от отчаяния на меня.
Сижу на корточках, выискиваю в траве жуков и кидаю её мелкому хищнику, будто у меня совсем нет других дел.
Мышь всё ест, ест, поглощает жуков до тех пор, пока у неё живот не надувается от съеденного, а крылья не могут оторвать её от земли.
— Что? — спрашиваю. — Совсем не умеешь контролировать своё пищевое поведение? Всё как у людей.
— Убирайся! — говорит.
— И это благодарность за еду?
Аккуратно подхожу к мыши и протягиваю руку. В траве ей оставаться опасно, поэтому нужно поднять её на дерево, чтобы хищники побольше не заметили. Она цепляется за запястье и повисает на нём вниз головой с таким блаженным видом, будто достигла всех целей в жизни. Всегда немного завидовал животным: поел — значит день прожит не зря.