Некоторое время я описываю механизмы, как мы наладим торговые пути между деревнями. Как по ним будут путешествовать люди, перевозя товары и торгуя полезными вещами. Дороги, построенные в древнем Риме, две тысячи лет спустя определили карту основных европейских дорог.
Собираемся в обратный путь.
Орнас теперь наш.
Ровно через десять дней они, а так же Фаргар и Дигор, пересекут хребет, чтобы устроить самый большой праздник в истории. Явка на него — обязательна. Если кто-то не захочет или не сможет прийти — будет объясняться по причинам своего отсутствия. И уже я решу, насколько эти причины уважительны.
Никто не должен пропустить мероприятие по сплочению. Сейчас это самое важное, что нам необходимо сделать.
Мои соплеменники очень довольны тем, что не пришлось сражаться. Жители Фаргара, наоборот, очень этим расстроены. Они ведут себя так, будто они пришли на свидание, поужинали, прогулялись, а когда дело подходило к сути — чмокнули в щёку и оставили стоять у подъезда. Что поделать, не всегда твои собственные интересы совпадают с интересами окружающих.
Подхожу к рыжему бородачу, по-прежнему сжимающему в руках накидку из кожи его собственного сына.
— Эй, Хуберт, — говорю.
Мы приближаемся к месту, где жители Дигора свернут на дорогу к себе домой, а мы пойдём прямо, поэтому сейчас — последняя возможность поговорить.
— Не сейчас, — отвечает Хуберт безжизненным голосом. — Мне нужно побыть одному.
— Ладно, — говорю. — Но знай, что я с ребятами всегда рядом.
Кладу руку ему на плечо в поддерживающем жесте.
Дигор уходит к себе, Фаргар к себе. Остаёмся лишь мы, идущие через хребет к Дарграгу. Возвращаемся из сражения, которое не состоялось. Самый лучший вид сражения, на мой взгляд.
Но прежде, чем мы вернёмся домой, есть ещё одно важное дело.
И я подозреваю, что оно не пройдёт легко.
Глава 30
Середина чёрного хребта.
Позади долгий путь к Фаргару, затем к Орнасу, затем обратно домой. Еле передвигаем ноги от тяжести снаряжения. Приду домой — упаду на кровать и просплю трое суток. Меч болтается на поясе, щит натирает левое предплечье, использую копьё как трость. А у некоторых ещё и арбалеты есть.
Теперь я понимаю, почему древние воины предпочитали лёгкую защиту: щит, шлем, наголенники, нагрудник. У гоплитов в македонской фаланге были открытые бёдра и плечи, что позволяло намного свободнее двигаться.
Какой смысл от армии, если она не сможет дойти до места схватки. По крайней мере нам не приходится путешествовать на сотни километров и вес снаряжения не имеет решающей роли. Мы можем позволить себе чуть больше защиты в обмен на одышку. Стоит лишь следить, чтобы на нас не напали во время перехода.
— Ой не нравится мне всё это, — бормочет Зулла. — Ой не нравится.
— Что именно? — спрашиваю.
— Орнас, Фаргар, мы собираем вокруг себя слишком много врагов.
— Расслабься. Мне иногда кажется, что ты даже в солнце, встающем из-за горизонта, подозреваешь предательство.
— Она права, — сбоку подходит Хоб. — Нам нужно было взять человек десять из Орнаса и поселить у нас как пленников. Чтобы они даже не думали на нас напасть в неподходящий момент.
— Да что с вами не так? — спрашиваю. — Почему вы вдвоём вечно ходите вокруг и пытаетесь во всём увидеть негатив? У нас же получается! Мы добились свободы и безопасности для нашей деревни и скоро отправимся в поход на запад, объединяя всё больше поселений в наш союз. Чёрт, да мы изменим мир! По крайней мере, эту его часть.
— Ты слишком добр, Гарн, — произносит Зулла и Хоб согласно кивает. — Ты видишь в людях только хорошее и отказываешься замечать их тёмную сторону.
— Не у всех она есть. А если и есть, то не все к ней прислушиваются.
Отхожу в сторону, чтобы не продолжать бессмысленный диалог. Если Зулле с Хобом так нравится во всём видеть тревогу и опасность, пусть обсуждают это наедине и не вываливают на меня свои мрачные мысли. Не хочу задумываться о подобных вещах, когда вокруг такая замечательная погода.
Подхожу к Бугу.
— Буг, — говорю. — Надо побеседовать.
Брат всегда был крупным парнем, но никогда не мог похвастаться выносливостью — это моё преимущество. Идёт, смотря под ноги, тяжело дышит, покачивается из стороны в сторону. Он на последнем издыхании от усталости, поэтому сейчас — идеальный момент для разговора.
— Чего? — спрашивает.
Нам предстоит очень сложная беседа.
— Ты же знаешь, что я тебя люблю? — спрашиваю.
Бросает на меня короткий, подозрительный взгляд.
— Знаю, — бурчит.
— Наша семья — самая важная для меня вещь на свете. Ради вас я пойду на что угодно.
— Ага.
— Нет, я серьёзно, — говорю. — Обожаю нашу деревню, обожаю наш дом и обожаю нашу жизнь. Я очень люблю всю нашу рутину: ходить за водой, присматривать за огородом, мыть животных, все эти штуки, которые мы делаем каждый день.
— Ага, — снова подтверждает Буг.
— Я очень люблю лежать вечером в кровати и разговаривать с моими братанами.
Наш боевой порядок распался, теперь мы топаем через хребет как попало, вразнобой. Пытаемся дотянуть до дома всеми силами.
— Я хочу, чтобы ты никогда об этом не забывал, — говорю.
— Почему ты вдруг об этом заговорил?
— Потому что я хочу попросить тебя о том, что тебе не понравится.
Подозрительный взгляд сменяется настороженным. Внешне Буг никак не меняется но благодаря белой жемчужине я улавливаю мельчайшее изменение эмоций.
— Не уверен, что я буду делать то, что мне не нравится, — заявляет Буг.
— Уверен, что так и есть.
Короткая пауза.
— Буг, я хочу, чтобы ты отдал мне маску, — говорю. — Отдай её.
От моих слов брат замирает и остальные люди принимаются обходить нас с двух сторон, как река обтекает камень.
Подозрение меняется на враждебность. Буг смотрит на меня с таким видом, будто я попросил у него пожертвовать для меня почку. Хотя нет, мой брат наверняка отдал бы мне её, возникни такая необходимость. Но маска…
Инстинктивно он кладёт руку на мешок, висящий на поясе.
Защитное движение беременной женщины, закрывающей живот ладонью.
Похоже, он привязался к ней намного сильнее, чем я считал. Буг щурится, его правая нога отступает чуть назад и теперь он стоит ко мне полубоком — защитная стойка. Он ещё не выслушал меня до конца, но всё его естество настраивается на противостояние.
— Маска? — спрашивает.
— Мне кажется, она на тебя влияет, — говорю.
— Брехня.
— Подумай сам. Мы с тобой никогда не конфликтовали, ни разу за всю нашу жизнь. Это Вардис любит над тобой подшутить, съязвить, разыграть. Но у нас с тобой всегда было полнейшее единение. Чистейшая братская любовь.
Смотрю на лицо брата и вижу, что мои слова отскакивают от него, разбиваются как волны о скалу и не оказывают никакого эффекта. Сейчас у него в голове только одна мысль: “Он хочет забрать у меня маску”. И она затмевает все остальные.
— Попробуй, — говорю. — Задумайся и постарайся припомнить, чтобы я тебе сделал что-то плохое, а ты на меня злился.
— Бывало такое, — отвечает Буг.
— Когда?
Брат продолжает стоять на месте, роясь в закоулках памяти, вытаскивает наружу самые тёмные глубины своей головы. Соплеменники продолжают идти вперёд, скользят по нам уставшими взглядами.
— Не можешь вспомнить? — спрашиваю.
— Погоди, — отвечает Буг.
Сколько бы он ни рылся в памяти, он не сможет найти ни одного момента в прошлом, чтобы он на меня сердился. Я не из тех людей, что устраивает дурацкие шутки или может обсуждать кого-то за спиной.