Елена Петровна устало села на табурет напротив сына и как-то отчаянно опустила голову.
— Я так бы хотела, чтобы ты не делал таких ошибок, Слава. Твой отец в своё время вёл себя точно так же, ты чуть не родился раньше срока.
Чёрный поперхнулся кофе от таких откровений, его мать никогда в жизни ничего не рассказывала об их с отцом семейной жизни. Иногда ему казалось, что у них её и не было вообще.
— Да, мы поженились, когда я была на седьмом месяце, он не хотел. Это страшный позор, сынок, я бы никогда этого не сказала, если бы и ты… Знаешь, как это горько для женщины, носить под сердцем дитя и знать, что он не нужен его отцу, а ты — обуза. Я пообщалась с твоей Зоей, она очень и очень сильная личность, хоть и кажется робкой. Никогда такого раньше не встречала, и я ни в коем случае бы не допустила, что она тебя обманывает…
— Мама, не надо, я сказал, — оборвал её сын. — Мы сами разберёмся. Она вызывает в тебе жалость, и всё, надо…
— Слава! — в отчаянии перебила его мать. — Ты ведь хочешь её выгнать, я знаю, я вижу по твоему отношению… Но ты подумай…
— Мам…
— Подумай, куда же она пойдёт? Ты же сам привёз её из глубинки. Слава, женщина беременна, куда она пойдёт и к кому?
— Да перестань, мам, — со звоном поставил он чашку на стол. — Я уже не мальчик!
— Я никогда тебе ничего подобного не говорила, Слава, теперь послушай. Если ты выгонишь её, я заберу Зою к нам, и будем потихоньку растить твоего ребёнка.
— Обалдеть, — медленно протянул он, прищурившись. — Она уже и тебя обработала?
Елена Петровна покачала головой и достала из сумочки кружевной платочек, чтобы вытереть глаза, в которых появились слёзы. А его мать очень редко плакала. То есть никогда.
— Она ничего мне не говорила, а только я тоже в своё время не знала, где скрываться, пока твой папа не женился на мне. Это как в аду. Зоя же сильная, она больше думает о тебе, чем о том, каково ей, глубоко религиозной девушке, будучи беременной, жить с тобой на птичьих правах. Она надеется, что когда-нибудь ты образумишься и назовёшь своего ребёнка своим.
Чёрный беспокойно поёрзал на диване, покрутил чашку с остатками кофе, потом посмотрел направо за серое окно, там уже вовсю мело. Ему было неловко при виде слёз Зои, но мамы — ещё хуже. Она ведь прожила долгую жизнь, и ей есть что сказать.
— Я понял, — устало произнёс он. — Я разберусь в этом.
— Я надеюсь на тебя, Слава. Если что-то будет нужно, я всегда смогу, только скажи. Деньги, продукты, ты наверняка подумаешь о квартире просторнее — мы с отцом поможем, у нас есть некоторые сбережения, нам-то они ни к чему, жильё есть, а больше — зачем? Понял, сынок?
Он кивнул.
Женщина ещё что-то делала на кухне, о чём-то говорила, но он её слабо слышал, погружённый в свою боль. Как старик, прошёл в комнату, втянув голову в плечи. Огромные пульсирующие колокола гремели внутри. Мама ушла, он и не заметил. Прилёг на разобранный диван, запрокинув лицо. Под веками метались раскалённые зрачки.
Время тянулось бесконечно для Чёрного, сузившись до угольного ушка. Чьи-то прохладные руки нежно дотрагивались до лба с еле заметным шрамом, потом укрыли ноги пледом, что отметило воспалённое сознание.
В следующий раз, когда он открыл глаза, боль исчезла, будто её и не было — набат в голове кончился. В квартире стояла тишина, везде темнота — солнце ещё наверняка не село, но метель уже устроила глубокий вечер. Зоя снова ушла, на этот раз на работу.
Чёрный вспомнил утренний разговор с матерью и разозлился. Достав из холодильника всё, что можно есть, в том числе и мясо в горшочках, которые вчера вечером готовила Зоя, мужчина с жадностью и стоя стал набивать прилипший к спине желудок. Когда дело дошло до сока, чтобы всё придавить сверху, его осенила прекрасная идея — слишком долго он засиделся в одиночестве. Душа просилась на свободу, протестуя против навязываемой любви Зои и нытья матери о долге.
Он взял трубку и позвонил нескольким друзьям. Грек оказался в отъезде, но остальные, которые были в городе, обещали приехать, захватить побольше выпивки и девушек.
Он был из тех редких экземпляров, которые умудрялись ездить на байке и зимой. Для всех мотосезон заканчивался в октябре, у него только в то время, когда невозможно было проехать ни на чём, не только на мотоцикле. Сегодня, в метель, Мистик приехал на автобусе. Он часто встречал Зою вечером, когда только фонари могли освещать темноту, если они были, конечно.
В те дни, когда Зоя работала с обеда и шла домой уже в восьмом часу, он приезжал и провожал её до подъезда. Она не возражала, радуясь ему. О многом успевали поговорить за то время, что шли по холодным, почти безлюдным улицам — через дорогу был уже конец города, а во дворах почти никого не было. Только отчаянные водители, пытающиеся в такой мороз завести машину.
Снег резал лицо, и Мистик глубже надвинул на голову капюшон. На нём была спортивная тёплая куртка, руки он спрятал в глубокие карманы. Заметив тень возле калитки садика, его взгляд потеплел — Зоя пробиралась, низко нагнувшись вперёд.
— Здравия, тебя не сносит? — весело спросил он.
Она запрокинула голову и искренне улыбнулась:
— Если ты не поможешь, я могу и заблудиться — ничего не вижу!
Она прицепилась к его руке, и обнаружила, что он слишком высок — её нос доставал ему до груди, а из-за капюшона ничего нельзя было увидеть выше бровей, поэтому в разговоре она ориентировалась на тон голоса. Мистик склонился над молодой женщиной, чтобы защитить от ветра и сказать:
— Как оно — ничего?
Она молчала, и ответила только через несколько минут, перекрикивая ветер:
— Славе сегодня было очень плохо, он даже не понимал, кто рядом с ним. Болела голова. Я и не хотела идти на работу из-за этого, но он заснул к обеду, думаю, теперь ему лучше.
— А у врача он давно был?
— Один раз с тех пор, как приехали, — покачала головой она.
Мистик что-то пробормотал, ругаясь.
Они оба походили на сказочных снеговиков, с осторожностью пробирающихся через настоящую метель, не видно было уже и на расстоянии двух метров впереди, а снег всё усиливался и ветер заворачивал круче.
— А ты как? Ходила вчера к врачу? Делала УЗИ?
Она улыбнулась, но грустно. Любимый её об этом не спрашивал ни разу, а так хотелось с кем-то поговорить о беременности и её причудах.
— Да, всё нормально. На УЗИ мне сказали, что у нас будет доченька. А так — всё, как обычно — не нервничать, пить витамины, врач сказала, что ребёнок активно шевелится — это нормально.
Она не заметила, как Мистик мучительно, тяжело вздохнул. Не нервничать — она наверняка ни одного дня спокойно не живёт. Чёрный ушёл в глухую оборону, сосредоточившись на своей боли. Она Мистику рассказывала мало об их с Чёрным отношениях, старалась отмалчиваться или постоянно вслух переживать о его болях или депрессии, которая выражалась в неограниченном употреблении алкоголя. Мистик слишком хорошо знал друга, чтобы по уставшим глазам и бледному лицу можно было читать, каково ей живётся.
С осени она сильно увеличилась в талии, живот был большим, и поэтому походка женщины стала тяжелее. Мистик был уверен, что к концу марта — началу апреля, Зоя будет еле передвигаться по квартире. И то, что при этом она спит в одной постели с пьющим мужиком, его, ой, как беспокоило.
— Ты чувствуешь себя нормально? — озабоченно спросил он.
Она кивнула, но, сообразив, что этого он не мог видеть, ответила:
— Да, спасибо. Иногда немного кружится голова, но гемоглобин высокий пока. Врач сказала, что такое бывает — ничего страшного, нужно не переутомляться. Ты лучше расскажи, как у тебя дела?
— Да что я — всё по-старому. Я в «Байк-центре» сейчас с ребятами готовлю новогоднее шоу, Грек уехал в Питер по делам. Репетиции, новые проекты уже на летнее «Байк-шоу», короче, жизнь кипит. О тебе Ника спрашивает, хочет приехать в гости, но думает, что это будет напрягать Чёрного. Грек ей расписал, что тот вообще плох.
— Ничего, пусть приедет, скажи ей. А вот Слава меня и правда беспокоит. У него настроение меняется несколько раз в сутки, и я уже не знаю, чего ожидать в следующий час. Хотя… уже привыкла, боюсь, что, может, осложнения какие, а он не идёт к врачу.