«Стоит рискнуть. Другого способа не вижу. Теперь — быстрее! А то, если и дальше так, то уложусь не раньше, чем наши возьмут Берлин».
Он царапал лыжами лёд, прижимаясь к ним подбородком. Отыскивал малейшие бугорки, трещинки, ямки. Руки устали, ломило спину, дыхание становилось всё прерывистей.
Часовой стоял затылком к нему. Видно было лишь верхнюю половину его массивного, закутанного во что-то меховое, туловища. Чтобы ускорить движение, старшина слегка приподнялся и, что есть силы отталкиваясь руками, промчался десять метров. Часовой пошевелился. Пришлось вжаться в промоину и замереть. Часы показывали пятнадцать пятьдесят.
«Долго эта канитель тянется, долго... Ещё метров сорок... Лишь бы только распределительная коробка была на месте...»
Теперь он старался выйти на последний отрезок пути так, чтобы между ним и часовым была здоровенная куча камней, громоздящаяся у подножия мачты. За ней можно было спрятаться.
Он приближался к безопасной зоне, ещё усилие — и полностью исчезнет из поля зрения часового. И тут немец оглянулся.
Немец пристально смотрел в направлении старшины. Потом медленно двинулся навстречу. «Сейчас как шарахнет!.. — промелькнуло в голове. Только не шевелиться... замереть... Слышно тиканье часов... Во рту привкус талого снега. Сколько ещё секунд?.. Вот, на ловца и зверь... Когда это было, чтобы старшина Лукашевич боялся смотреть смерти в лицо!»
Он повернул голову навстречу часовому. Кинжал удобно лёг в горячую ладонь, готовый в неуловимую долю секунды пересечь расстояние, отделявшее немца от старшины. «Вот он подходит. Ближе... ближе... Промаха не будет. Но будут те доли секунды, за которые немец может нажать на спуск... Расстояние всё-таки приличное... Ну?..»
Но немец наклонился, подобрал что-то в снегу и, опять повернувшись спиной, поплёлся к своей нише в камнях.
«Ну, цыпа! Нервы потрепать вздумал!» — и каменные морщины на лице старшины разгладились.
Когда прижался к каменной куче, то почувствовал себя, наконец-то, в безопасности. Здесь он был недосягаем для часового, хотя тот и мёрз в каких-то десяти-пятнадцати шагах от него.
Распределительная коробка, выкрашенная в белый цвет и слегка припорошенная снегом, была на месте, там, где ей и положено быть, между двумя камнями, и он быстро нашёл ее и открыл. Обнаружил и провод, тянувшийся к заряду. К немалому удивлению старшины провод действительно был помечен, хотя и без этого тянулся отдельно от жгутов и разъёмов. Только маркировка не красная, а голубая.
«По-хозяйски сделано... Да и от кого прятать? От нас? Так они нас здесь не очень-то и ждали... Разве что на всякий пожарный?»
Его пронизало мимолётное искушение перерезать провод ножом, но Батя строго-настрого предупредил, что этого делать нельзя — разрыв электрической цепи мог поднять тревогу. Старшина с мрачным спокойствием вытащил из-за пазухи приготовленную ещё на Большой земле небольшую толовую шашку, вставил детонатор, подсоединил шнур. Оценил расстояние. Взрыв не должен быть чересчур сильным. Кабели и антенна должны остаться в целости и сохранности, иначе всё теряет смысл.
«Ну, вперёд!»
Он легонько сжал зубами верхнюю часть запала, освобождая где-то внутри кислоту, которая за полтора часа разъест маленький крючок, и ударник сделает свое дело.
«Вот так. Чего меня сюда, в конце концов, послали, — зубы скалить, или как?!
Немец так и стоит, стережёт.
«Теперь бы только по-тихому свалить отсюда...»
51
Они выжидали. Щербо наблюдал за объектом, осторожно высовывая бинокль из-за выступа. Группа рассредоточилась прямо над немецким постом, разведанным ими в минувшие сутки и который Щербо рассматривал как стратегический пункт заключительной фазы операции. Скрытно выполнив далёкий обходной маневр, спецгруппа вплотную приблизилась к противнику. Бойцы спрятались в нависших над обрывом скалах, едва удерживаясь на узких полках и карнизах. Джафар и Назаров — за три метра над входом, Гаральд и Ткачук — чуть выше, справа. Они ждали.
План вызрел давно, и сейчас Щербо неспешно обдумывал положение дел, всё больше убеждаясь, что выбранный способ действий правилен. Нигде не нашёл ошибок и начал думать о пленном.
«Не нравится он мне. Даже сформулировать трудно, чем именно... А ты попробуй. Ну, во-первых, я ни на грош не верю в его измученность и немощность. Он явно бережёт силы. Выжидает, следит за каждым из нас, оценивает... Хитрая сволочь. Дать информацию и выполнять приказы — этот путь он отверг, отказавшись отвечать на мои вопросы. Да и купить жизнь ценой рвения предателя — слишком призрачная перспектива. Он понимает, что шансов у него мало, поэтому попробует использовать малейший. А есть ли такой? Ещё раз обмозгуем последовательность действий. Если мы попробуем сунуться на пост до того, как смена караула выдвинется сюда... Сделать это надо обязательно до того, как они выйдут с базы, минут за пятнадцать, иначе всё будет происходить прямо у них на глазах. Километр между станцией и постом они пробегут быстро, минуты за четыре. Вход к посту находится в небольшой ложбине, значит со станции не просматривается, точнее, плохо просматривается. К счастью, ледник посредине выпуклый, что и мешает наблюдению. Таким образом, весь вход откроется им на полпути, когда они добегут до середины. А что же произойдёт, если мы сунемся раньше? Прежде всего, нарушение распорядка — слишком ранняя смена караула сразу насторожит, потому как это из ряда вон выходяще! Второе — если мы всё-таки попробуем использовать пленного, то неизбежно возникнет вопрос, почему смену ведёт не начальник караула, не разводящий, а именно Айхлер? Все внутри, наверняка, знают, что его куда-то послало начальство, значит, начальником караула он сейчас быть не может — «солдатский телеграф» всегда работает безошибочно. Настороженность возрастёт. Те, что следуют за спиной гауптмана, подозрительно прячут лица... Каждый из этих факторов сам по себе, возможно, не столь уж и значителен, но вместе... Общая обстановка тревожная, драконовский инструктаж караула, все сориентированы на повышенную бдительность... Проще простого связаться с базой по телефону и перепроверить. Всё против нас. А что творится в голове этого гауптмана? В караулке — четверо, вот-вот появятся ещё пятеро. Всё решают мгновения. Где гарантия, что он будет вести себя смирно и не попытается воспользоваться обстоятельствами и выкинуть какой-нибудь фортель? Ведь вполне достаточно нажать на курок. Выстрел, тревога, и всё пошло наперекосяк. Стало быть, использовать этого фашистика рискованней, нежели действовать самим, в открытую. Правильно сделал, что оставил его на старшину и Сиротина у северо-западного входа на ледник... Итак, пять на пять... Это против тех свеженьких, отдохнувших, что примчатся к посту менять своих притомившихся товарищей. А их — четверо. Тяжеловато придётся, но... Жаль, не успели к обеду, всё-таки трое — не пятеро...»
Он опять направил бинокль в сторону станции. До смены караула осталось двадцать минут.
«Только бы нам со старшиной одновременно выйти на объект...»
Они почти не разговаривали, лишь изредка облизывали пересохшие губы и с нетерпением поглядывали то вниз, то на немецкую станцию, примерялись, в который раз прикидывая траекторию прыжка. Рюкзаки оставили на перевале, здесь они им вряд ли понадобятся. Автоматы заброшены за спину и намертво закреплены оттяжками {35} . Пользоваться ими всё равно нельзя, выстрелы перечеркнули бы весь замысел. А вон и немцы подходят.
Смена бежало быстро. Все были одеты по-полярному, с вещмешками и, что досаднее всего, в касках. К тому же ещё и ременная сбруя, подсумки, оружие. И ударить, сдаётся, некуда... Голыми руками не возьмёшь. Ни по темечку, ни в живот, ни по хребту. В бинокль Щербо ясно видел сосредоточенность на их свежих выбритых лицах. «Отдохнули, арийцы... Значит, заварушка будет серьёзной. Но мы порвём их на части. По-любому! К такой фашистской «матери»!»
Тревога не унималась. Он предостерегающе поднял руку, давая знак бойцам, неподвижно приткнувшимся на небольших выступах скал.