А за стеклом сгущалась белая мгла {36} . Он знал, что это такое, и относился к этому явлению чрезвычайно серьёзно. Видимость ухудшается значительней, чем при самой сильной метели, в белую мглу погружаешься, как в вату. Звуковые ориентиры не действуют и, идя на шум, на самом деле можно идти в противоположном направлении. Возникают оптические иллюзии, размеры предметов искажаются: сугроб кажется исполинской горой, птица — чудовищным птеродактилем.
«Но это ненадолго, слишком уж дует низовка {37} . Скоро начнётся метель. А когда она окончится, придётся снарядить группу для раскопок. Надо непременно откопать трупы тех, кого я успел положить на леднике. Если красные позволят. Интересно, скольких я застрелил, кроме Айхлера? Все они красиво падали, пока не затянуло снегом... Если красные позволят... Теперь придётся допустить возможность окружения и осады. Наше положение весьма затруднительно. Вероятно, они начнут атаку».
— Идите отдохните, обер-лейтенант. Метель даёт нам такую возможность.
«А я должен решать. Судьба не оставляет выбора. Решение... Единственно возможное и, следовательно, правильное. Единственное? Зачем обманывать себя? Есть ещё одно, о котором настоящий солдат всегда должен помнить. Покончить с собой. То ли с помощью ампулы, то ли — собственной пули или же пули врага — это не столь уж и важно».
«Да, свидетелей того, что здесь будет происходить в ближайшее время, не будет. А «Фленсбург»? Они уже идут сюда. Успеют ли? Садист Айхлер, наверное, уже приготовил мне местечко на том свете... — Он представил себе злорадное торжество своих «доброжелателей», фальшивую скорбь на их лицах, бухгалтерское безразличие бумажных «крыс» из партийной канцелярии, закрывающих его дело и передающих его в «саркофаг», — так на их жаргоне зовётся архив, — и ощутил в себе волну яростного протеста. — Нет, я не доставлю им такого удовольствия!»
57
Все молчали. Даже шевельнуться не хотелось. Джафар перевязывал Назарова, которому пуля попала в бедро и застряла в мякоти. Вынимать её пока что не решились.
— Немного справа и выше, и играла бы другая музыка, — мрачно сказал Назаров. — Едва всё мужское хозяйство не отстрелил, гад. Добраться бы сейчас до него, я бы за такие штуки...
Немец, получив пулю от своих (пуля пробила предплечье), враз сник, утратил спесь и превратился в обычного человека, страдающего от боли. В его глазах появился заискивающий блеск. Сиротин перевязал его и заявил, что фриц полностью боеспособен и на курок нажимать сможет.
Самому Сиротину автоматной очередью перебило лыжную палку. Вот же ж прошерстил фашист!
«Нет, нам с ними на этом острове не разминуться, — подумал Щербо, каждой косточкой ощущая, как от тепла по телу расходится ломота... — Встряхнуться! И ребят расшевелить. Фомич правильно сориентировался. Прежде всего надо воспользоваться преимуществами нашего нынешнего положения, а о просчётах ещё будет время поразмыслить. Метель только начинается».
— Чего приуныли, лежебоки? Сама судьба позаботилась, чтобы мы поужинали и отдохнули. Давай, старшина, по банке каждому. Экономить не будем, нам здесь недолго киснуть. Хотя, — Щербо прислушался к завыванию ветра, — часов на восемь метель затянется. Ужинать и спать. Дежурить по часу. Первый — Гаральд, — закончил он и взял из рук старшины открытую банку говядины.
Проснулся внезапно, и тело сразу отозвалось упругой готовностью к действиям. Отдохнуло тело... «Который час?» Сознание было ясным, и он ещё раз удивился своей бодрости: «Как в молодости... Сейчас два, выходит, я спал ровно шесть часов...» Прислушался. Вой ветра едва доносился из-за плотно прикрытых ставнями бойниц. «Шабаш ведьм продолжается. Долго ли ещё? Кабы знать...»
В завывание ветра внезапно вплелись новые звуки. Он не сразу понял, что это. Но шум явственно доносился из правого угла, где рядом с рулоном брезента приткнулся окрашенный в белое металлический ящик. Это ожила немецкая радиостанция. В пылу схватки с врагами кто-то свалил её со скамьи на пол. Немного поодаль валялась отброшенная крышка.
До напряженного слуха Щерба донеслась невнятица слов. Опередив Ткачука, он бросился к наушникам.
«Айсблуме»-первый, я — второй, я — второй. Вызываю «Айсблуме»-один», — монотонно бубнил радист. «Метеостанция пытается связаться с базой», — догадался Щербо. Его охватило волнение, причины которого он и сам не смог бы объяснить. Голос, едва пробивавшийся сквозь шум эфира, был далёким, как будто передачу вели не за три километра отсюда, а по меньшей мере с материка, этот голос часто исчезал, словно обессиленный борьбой с враждебным пространством. «Айсблуме»-первый, «Айсблуме»-первый! Я — второй. Слышишь меня? Вызываю «Айсблуме»-один... Докладываю, что в двадцать три сорок нам сдались пятеро красных. Метель загнала их к нам... Их пятеро. Повторяю: сдались пятеро красных. «Айсблуме»-один, я — второй... Сообщаю: Штоттель и Грабовски благополучно добрались до станции, техническая документация в полной сохранности. Повторяю: Штоттель и Грабовски дошли нормально. «Бумаги» у нас... Первый, первый, я — «Айсблуме»-два, слышишь меня?»
Щербо задумчиво снял наушники. Ничего себе... Полминуты — и куча вопросов. Но! Но основной вывод из услышанного: если радиоволны пробились — метели вскорости конец. Вот и подсказка!
— Труби подъём, Сергей!
«Дует где-то метров пятнадцать в секунду, терпимо...»
— Всем приготовиться!
— Ну, вот и чудненько. А то я уже испугался, что ещё и завтракать придётся, — сказал Назаров, но сразу же застонал от боли и прибавил пару крепких выражений.
Через несколько минут все были готовы. Щербо встал перед шеренгой, всматриваясь в лица. Помолчал. Потом сказал:
— Выходим сейчас, в метель. Она закончится очень скоро. Идём тихо, без артподготовки. В общей связке. Немца берём с собой. Сиротин, Жора, отвечаешь за него... Двигаться строго друг за другом. Спиной к ветру не поворачиваться, чтобы не потерять направление. Первым иду я. На подходе к объекту работать парами, автономно. Исходный рубеж каждый знает.
Он посмотрел на Назарова.
— Придётся тебе, Алексей, потерпеть. Старшина поможет. Полчаса продержишься, а дальше...
— А дальше, Батя, будем немца штабелями укладывать.
58
Слабый голос едва пробивался сквозь метель. Гревер устало откинулся на спинку стула.
— Принято. Спросите, какого чёрта он выходит в эфир открытым текстом. Скажите, что, как только позволят обстоятельства, я лично допрошу красных.
«В этот раз без Айхлера», — промелькнула злорадная мысль.
— Что же касается «близнецов» — он сам дал герметичным кожаным баулам кодовое название «близнецы», — у Шоттеля есть все необходимые инструкции. Ждать, быть начеку! Всё.
«Не нравится мне всё это, — подумал он, выходя из кабинета. — Эх, если бы красных было всего лишь пятеро...»
Он не спал уже вторую ночь, и сейчас это давало о себе знать тяжестью в голове и во всем теле. Он пытался понять, что же именно не понравилось ему в сообщении с метеостанции. И пришёл к заключению: главное, что вызывает сомнение, — как враг успел в этой круговерти, в «белой мгле» добраться до метеостанции за три километра отсюда?
«Заблудились, обессилели, спятили от кошмаров белой фантасмагории? Ничего подобного быть не могло! Даже если они действительно набрели на метеостанцию, во что с трудом верится, то уж ни за что бы не сдались. К тому же впятером. Ведь сутки тому они атаковали ее втроём! Эта группа двигалась от поста, значит, и вернуться она должна была бы туда же. Те, кто уцелел после моего огневого шквала, — он мысленно усмехнулся. — Логично. Они же не безумцы, чтобы шататься по леднику в «белой мгле». Тогда какие же красные на метеостанции? Сколько их вообще? Какое соотношение сил? Патрульная группа на баркасе исчезла, вероятно, уничтожена. Четыре человека. Кампф-группа Айхлера-Рана исчезла. Тоже четверо. Айхлера я лично расстрелял, — злорадство вновь шевельнулось внутри. — Трое, что стерегут каньон, судя по тому, что Айхлер и двое красных, сопровождавших его, появились именно оттуда, очевидно, тоже погибли. Пятерых застрелили во время атаки трое полоумных смельчаков. Двое убито, когда враг пытался проникнуть на чердак радиостанции. Проклятые азиаты!.. Теперь пост. Две смены плюс разводящий Боттлингер — девять человек! Лейтенант Феликс Тума... Сколько набралось? Двадцать восьми человек! И это за двое суток! А ещё — потери, когда брали британцев... Нарты, которые я послал на дым, — ещё трое. Хотя судьба этих пока неизвестна. А их потери? Один пленный, четверо убитых, да и то — одного мы так и не нашли. Неплохо они нас пощипали, неплохо. Отделение охраны на метеостанции, а здесь остался почти один техперсонал, две дюжины человек. Кто бы мог ещё позавчера предположить, что дела обернутся таким вот образом? Кто, господа стратеги? Ни у кого из вас не засвербело в заднице, ни у кого не запотел монокль?! Мерзопакость! И телефон не работает, они успели перерезать линию... Гадство! Они повсюду».