У ефрейтора Гвоздя было бурное приблатнённое прошлое бывалого шоферюги. Большой любитель перемены мест, флирта, всяческих новых впечатлений, бог знает отчего до беспамятства любивший сгущёнку и свой кинжал. Кинжал трофейный. Гвоздь его лично снял с убитого в рукопашной финна. Ножны из оленьей шкуры саамской работы, на лезвии гравировка: «Мёртвый враг не перехитрит». Раз за разом Гвоздь, ласково поглаживая ножны, смотрел на кинжал с тёплым прищуром и приговаривал: «А что? Главное — тихо, без шума... Чирк, и нет фашиста». После чего его взгляд становился сосредоточенным, хищным.
Сейчас Гвоздь без энтузиазма ответил: «Есть»! — а про себя пробурчал:
— Если откину копыта, прошу описать в некрологе все мои выдающиеся заслуги, а также указать, что покойник был тихим, смирным парнем. — Подышал в рукавицы и вышел в тамбур.
Под гуденье пламени, наконец-то запылавшего в печке, начали устраиваться поудобнее.
— Смотрю я, Вася, на твой рюкзак, и чего это он у тебя такой тощий? — подозрительно невинно спросил Назаров.
Хозяин громадного рюкзака ефрейтор Крапович, не поднимая глаз и не принимая шутку, мрачно ответил:
— Тридцать кил, как у всех...
— Сначала я думал, что у тебя там одна единственная ложка, а теперь понял: его распёрло от твоего желания заработать медаль «За отвагу», — скучным голосом закончил Назаров, подсаживаясь поближе к печке.
Щербо знал, что в рюкзаке Крапович тащит палатку.
— А вот у Жоры там, наверно, понапихано надежд и героизма, — не унимался Назаров.
Сиротин смущённо улыбнулся, а потом без всякого пафоса тихо произнёс куда-то в сторону:
— Каждый солдат носит в своем вещмешке прежде всего будущее Отчизны и готовность погибнуть за неё.
Он сказал это негромко, но услышали все.
Вскинул глаза долговязый киевлянин Смага, обладатель университетского диплома и постоянно удивлённого выражения лица.
— Возвышенные чувства рвутся из меня, как струя из огнемёта! Ты донельзя прав, малыш. Ты ещё забыл о маршальском жезле, который мы все просто обязаны таскать с собой...
— А жезлы пускай фрицы в своих ранцах таскают, — буркнул Сиротин, опуская голову.
— Только очень тебя прошу, — продолжил Смага, — сбереги пафос и, когда мы закончим протирать штаны в этом немецком свинарнике и выйдем на природу, не бросайся сходу что-то нам доказывать и претворять в жизнь программу, которую только что изложил. Не спеши и лучше позаботься о том, чтобы ни отморозить шкуру, потому как она ещё... очень пригодится Родине.
Смага откинулся на спину и, стряхивая капельки воды с оттаявших бровей, провозгласил, обращаясь к Валееву:
— Лично я согласен обменять всю свою фронтовую славу на твою трофейную зажигалку, а, Игнат?
В прошлом оленевод, а ныне сержант Игнат Валеев сидел напротив и, закончив набивать табаком небольшую ненецкую трубочку, как-раз собирался разжечь её с помощью плоской и изящной немецкой зажигалки. Он усмехнулся, собрав лукавые морщинки у глаз, и только хотел ответить, как его перебили.
— Прижизненную или посмертную? — с мнимым безразличием поинтересовался всё тот же Назаров.
— Не понял. Что?..
— Ну, я говорю, славу... прижизненную или?.. Как по мне, так лучше посмертную...
— Типун тебе на язык, мухомор! — оборвал его старшина.
— Я давно говорил, что в Управлении неправильно оценили твою натуру, ошибочно дав кликуху — «Блондин». Я бы назвал тебя: «Туберкулёз», это очень бы тебе подошло. А вот скажи, ты хоть знаешь, как по-немецки будет «зажигалка»? — не дав Назарову возможности ответить, перевёл разговор на другое Смага.
— Университетов не заканчивал! — Назаров не привык лезть за словом в карман.
— Тогда я тебе скажу, а ты постарайся запомнить:
«Дас Аутоматикцигареттенанцундунгсштрайххицерерзатццойг». Вот!
— Не может быть, — удивился Назаров.
— Точно. «Автоматическаясигаретозажигающаяспичкизаменяющаяштука». Неплохо! — Щербо улыбнулся. Пикируются ребята. Пусть себе. Через несколько часов начнётся работа. Метель стихает.
— Далеко ли противник? — эта тревожная мысль постоянно крутилась в голове и отдавалась тревогой в груди. А если мы «засветились»? И как только окончится снежная круговерть, сразу окажемся под обстрелом? Островок маленький... Дожидаться, пока нас прикончат в этой халупе? Но ведь сейчас метель. И единственный способ бороться с ней — отсидеться в укрытии. Скучно, зато надёжно! И хотя нет никаких гарантий, что нас уже не засекли, считаю, что они будут вести себя грамотно и не попадутся в элементарную полярную ловушку. Во время метели, когда не видно горизонта и не разобрать рельеф, деформируется пространственная ориентация, и люди блуждают наугад. Чаще всего это заканчивается гибелью. Думаю, что они столь же опытны, как и мы, а посему, не позволят себе неосторожных шагов. А значит, до конца ненастья мы можем чувствовать себя в безопасности.
Он подумал о том, что земля, на которой они оказались, неприветлива, холодна, зловеща. Их ноги, как ноги слепцов, будут искать хоть какую-то опору, ощупывая каждый камень, каждую крохотную льдинку. Эта земля глуха к мольбам и оправданиям и отторгает любые поползновения. И их следы в ледяном безмолвии будут следами чужаков.
После шестичасового неистовства метель угомонилась. Сквозь окуляры бинокля Щербо видел суровый, полностью лишённый жизни пейзаж. Поразительная бесконечность, от которой глазам было жутко и холодно. В этом непригодном для жизни, чужом и гнетущем мире камней и льда всё представало величественным и первозданным.
Гаральд, которому Щербо передал бинокль, глядя на айсберги и вековой лёд, задумчиво произнёс:
— Стур іс, — и, возвращая бинокль Щербе, перевёл: — Большой лёд. Его выносит Ледовитый океан.
Картина и правда поражала. Сплошная корка сине-зелёного льда блокировала устье пролива и с грохотом наползала на прибрежные скалы.
А ветер, казалось, здесь не утихал никогда.
Щербо решил отправить разведгруппу. Когда они покидали хижину, то заметили, что неподалёку из рыхлого снега торчат моржовые кости. Шестичасовая метель не укрыла их своим саваном. Подсвеченные солнцем, кости производили зловещее впечатление.
Пар от дыхания мгновенно кристаллизовался и оседал инеем на усах, бородах, бровях, подшлемниках, воротниках. Пятеро бойцов под командованием старшего лейтенанта Байды стали на лыжи, и через несколько минут их силуэты растаяли и исчезли в мёртвом хаосе. Задание — осмотреть островок из наивысшей точки.
И тут оставшиеся внезапно услышали невообразимый грохот. Казалось, будто на них катился танковый полк. Танки? Откуда здесь танки?
Лукашевич и Чёрный припали к окнам, однако их настороженные глаза не смогли уловить ни малейшего движения среди белого холмистого ландшафта. А взрыв прозвучал вновь. Второй, третий... Вся группа мигом выбежала из лачуги, залегла в снег, а приоткрытая дверь громко хлопала на ветру.
Но, пролежав так несколько минут, тревожно рыская глазами в белом безмежном снежном просторе, они так и не смогли отыскать источник звуков.
В конце концов вышли на побережье и остановились изумлённые: всю прилегавшую к Ярд-фиорду акваторию укрывал лёд. За минувшие четверть суток ветры и течения пригнали к острову громадные ледяные поля, и теперь весь прибрежный припай под давлением неимоверного веса принимал на себя удар ледяной стихии. Лёд жил, шевелился, вздыхал. Полоса льда всё двигалась и двигалась, сталкивалась, бросалась вверх, с грохотом трескалась, вставала на ребро, вздыбливалась, громоздилась одна на другую. Маленькая площадка, на которой группа после высадки оставила снаряжение, вот-вот должна была исчезнуть под слоем льда.