Щербо держался в середине цепи и переваривал пугающую, неожиданную мысль. Мысль, которая грозила разбить его миропонимание разведчика, его оптимистичную убеждённость в том, что успех и безопасность прежде всего зависят от мастерства: ума, опыта, смелой тактики, мужества... И вот теперь, когда у него позади такой долгий воинский путь, — путь солдата, разведчика, диверсанта, альпиниста, судьба вынуждает усомниться в самом себе и больше довериться удаче.
Остров пуст. Рядом ещё один, очень большой. Но до него ещё надо добраться. Район встречи с подлодкой забит торосами. Обратный путь отрезан. Путь по льду фиорда — единственная возможность добраться до Грунланна. Но впереди ещё незамёрзший пролив. Весёленькие перспективы! Тому, что сделали старшина со Смагой, просто цены нет, хороши б мы были без плавсредств! Плавника здесь даже на плохенький плот не наберётся, а нам надо аж три. А дальше? Ну, переправимся на соседний остров, а фрицев и там не окажется, что тогда? Грунланн в десятки раз больше, там с одной вершины весь остров не рассмотришь. Ещё двое суток заберёт. Вот это заданьице... В который раз он ощутил, как время яростно сжимает сердце, угрожая раздавить весь его запас оптимизма. «Стратеги хреновы! Водят пальцем по карте, а тут расхлёбывай — он не удержался от резкости по адресу штабистов. — Пасынки удачи — это мы. А ну, погоди сопли распускать, — прикрикнул он на себя. — Посмотри, Байда шагает — без малейшего сомнения. И старшина... Но им легче — у них есть командир, который и должен ломать голову».
Каждый следующий шаг давался с огромным трудом. Всё чаще встречались раскисшие участки, где «кисель» не держал. Ледовые поля темнели, а это означало, что толщина их предельно мала. Такой путь для группы с полной выкладкой по всем канонам невозможен. Но у них не было выбора, поскольку они не могли позволить себе роскошь отступления.
Щербо перебрался в голову цепи и замер перед тем, как сделать очередной шаг. Под лыжами месиво. Метров в двадцати впереди виднелся Пётр Чёрный. Рядом возился Валеев. Внезапно в поле зрения Щербы что-то неуловимо изменилось. Через миг он понял: исчез Чёрный, и тут же чёрным пятном над поверхностью вынырнула его голова.
— Чёрный провалился! — крикнул он Валееву, сбрасывая рюкзак, а затем рукавицы. Барахтаясь в ледяной каше, Чёрный с огромными усилиями освободился от рюкзака. Потом попробовал плыть, хотя работать руками в этой каше было очень тяжело.
— Держись! — крикнул Щербо.
Очень медленно Чёрный подплыл к краю полыньи. Ухватился за конец верёвки и начал так же медленно подтягиваться. Сорвался! И снова его скрюченные пальцы тянулись вверх, из рукавов стекала чёрная вода, ногти от напряжения побелели. Лёд трещал и ломался. Опять сорвался! Щербо упал на живот и схватил Чёрного за руку. Тут подоспел Валеев, и вдвоём они еле вытянули тонувшего из ледяной ловушки, а Ткачук с Гаральдом выловили его рюкзак и лыжные палки.
Пётр Чёрный стоял на морозе промокший насквозь, и его одежда стремительно превращалась в ледяной панцирь.
— Надо дойти. Сможешь? — заглянул ему в глаза Щербо.
— Мне не холодно, — едва раскрыл сведённые челюсти Чёрный.
До берега ещё с полкилометра. Полчаса — и он умрёт. Промедление может стоить ему жизни. Но раньше, чем мы пересечём фиорд, останавливаться нельзя. Никак нельзя!..
— Спирта!
Старшина быстро передал по цепочке флягу, и Назаров, стоявший рядом, влил изрядную порцию в рот Чёрного, у которого, казалось, даже глаза побелели от холода.
— Не дрейфь, Петя, сейчас доберёмся! И солнышко здесь не садится, замерзнуть не даст. Глянь, какой закат... розовый, словно задница у юного павиана... Теперь оно подниматься начнёт.
Щербо слышал, как приговаривал Назаров, делая полтавцу «массаж суставов», бил по спине, пытаясь сколоть ледяной панцирь. Вперёд! Быстре-ей!
Не иначе, злые духи перешли нам дорогу, разрази их гром. Ладно. По закону равновесия в будущем нам «светит» компенсация. А Чёрный? Щербо знал, что чрезмерные влажность, туман, а также слишком сильный ветер отнимают у тела тепло. Так же, между прочим, как и спирт, который может временно помочь. Не менее весомую роль играет и время пребывания на морозе. Это он хорошо усвоил прошлой зимой в заснеженных сопках провинции Финмарк. Терпеть холод изо дня в день, часами спать в снегу, раздеваться и одеваться на морозе, только дважды в сутки иметь возможность погреть руки над примусом — это серьёзно. И привыкнуть к этому невозможно. Можно только стойко сопротивляться. Это просто. Для этого надо приучить себя к тому, что холод — нормальное, неизменное, продолжительное явление. Но мокрый на морозе — это уже чересчур. Должны успеть!
Он снова переместился в голову вереницы и почти догнал Байду. Путь им опять перегородила небольшая гряда торосов. Его опыт подсказывал, что торошение возникает чаще всего в довольно узкой полосе, и преодолеть его можно. Необходимы только предельная внимательность, реакция, кошачья координация. Никакой суеты, спешки, ни одного неосмотрительного движения.
— Давай, Николай! У тебя хорошо получается, — он критически осмотрел утомлённую фигуру Байды. Ничего, впереди и не такое ожидает, пронеси, Господи. Вперёд!
Они преодолели и эту гряду, и следующие. Это был жёсткий темп.
До берега оставалось каких-то полсотни метров, когда под лёд провалился командир.
8
«Здесь шестеро офицеров. Эрслебена и Фогля я уже упоминал. О личности обер-фельдфебеля Зеппа Рана тоже. Кроме них, моё внимание привлекает малосимпатичный мне гауптман Петер Айхлер. «Малосимпатичный», поскольку я не люблю офицеров из ведомства пропаганды.
Айхлер — оплот национал-социалистического мировоззрения на нашей станции. Фанатик. Я знаю этот тип. Садистская упёртость. Утверждение своей силы, своей правоты, своего идеала через суд над остальными. Почти сексуальное наслаждение от своей твёрдости. Такой, утратив право судить других, теряет смысл и радость жизни. Глаза у Айхлера зелёные, а взгляд какой-то затуманенный и как бы рассеянный, но в то же время настороженный, как будто он контролирует движение твоей мысли, мимику, жесты, глаза. И сам он скользкий, не пьёт, не курит. Это свидетельствует о каком-то скрытом изъяне. Нормальный мужик принципиально не может не употреблять спиртного — это аномалия. Тем более — в армии. Все непьющие мужчины, а их на моём жизненном пути встречалось не так уж и много, не больше шести-семи, были, как потом выяснилось, с каким-то дефектом: то впадали в буйство, граничившее с безумием, то становились чересчур болтливыми и остановить их словоизвержение было никому не под силу, то ещё что-то. Но так или иначе их латентная неполноценность отражалась на повседневном поведении. Такие люди опасны, ибо их поступки непредсказуемы. Айхлер опаснее вдвойне, потому что, как мне кажется, он зациклился на идее. Его никто не любит, ни офицеры, ни солдаты. Солдаты называют его «Шприц». Почему «Шприц»? Идеологические инъекции? Прививка от вирусов? Каких? Коммунистических? Бессмыслица! Какие красные бациллы могут вызревать здесь, среди льда и камней? Полярные ветра начисто выдувают любые идеологические бактерии. Тепло и пища — вот наилучшая пропаганда в подобных условиях».
Он ощутил, как обжигающе холодная вода заливает комбинезон.
— Всем оставаться на местах! — раздался его крик. Сильное течение уже сбило его, положило почти горизонтально и неумолимо затягивало под лёд. Пальцы судорожно цеплялись за ледяную кромку. Однако течение было очень сильным, противостоять ему только пальцами рук, которые изо всех сил хватались и скользили по зализанному водой краю полыньи, было невозможно. Холод сковывал мышцы, продирал до костей. Всё решали секунды.