Я ахнула, вздрагивая от давления, когда он ввёл в меня жидкость.
Я тут же ощутила, как мои мышцы начинают расслабляться.
— Почему ты просто не делаешь это со мной во время секса? — зло огрызнулась я, когда он убрал иглу. — Зачем вообще утруждаться с препаратами?
Он радостно улыбнулся, игнорируя мой сарказм.
— Требует слишком много концентрации, — сказал он, проводя пальцем по моей щеке. — Я хочу думать о траханьи… о том, как хорошо моему члену. Не о том, почему моя девушка стискивает свои мышцы, когда она должна раскрыться для меня, и ей должно быть так же приятно, как мне…
— Твоя девушка… — я задохнулась от этого слова.
Видя, как он нависает надо мной с улыбкой, и от него уже исходит этот жар, я ощутила, как отчаяние пытается завладеть моим сознанием. Слезы размыли все перед глазами, и я прикусила губу.
— Ты убийца, — сказала я ему. — Убийца детей… и насильник. Я никогда не буду чувствовать к тебе ничего, кроме презрения. Никогда.
Поначалу он выглядел озадаченным, его улыбка погасла. Затем его голос сделался серьёзным.
— Это не я, ilya, — сказал он. — Я не убиваю детей.
— Лжец… — сказала я, хватая ртом воздух и все ещё пытаясь бороться с наркотиком. — Лжец…
Он тихо щёлкнул, ласково убирая волосы с моего лица и качая головой.
— Вот что тебя беспокоит? Мою мягкосердечную ilya, которая скучает по своей сестре? — он поцеловал меня в щеку, но я напряглась, ощущая очередную сильную боль в груди при упоминании Зои. Я знала, что он прочёл меня. Я знала, что он забрал от меня Зои — и моих родителей — читая мои воспоминания о детстве и времени на войне, как будто эти вещи и вовсе не принадлежали мне.
Если он и заметил моё расстройство, он его проигнорировал, снова щёлкнув, но уже тише.
— Не беспокойся из-за этого, маленькая. Я не убиваю детей. Я не делаю этого… никогда. Даже детей червяков. Я предавал их души забвению, вот и все. Я не тот мясник, которым ты меня считаешь.
— Лжец, — прохрипела я, снова борясь со слезами. — Лжец… грёбаный кусок лживого дерьма… я никогда не поверю тому, что ты говоришь. Никогда. Что бы это ни было…
Но я поверила ему.
Вероятно, он тоже это знал, потому что он улыбнулся. Я все ещё наблюдала за его фиалковыми глазами, пытаясь придумать, что бы такого похуже сказать ему, когда он скользнул пальцами в мои волосы.
Затем он опустил рот, и момент был разрушен.
***
Он не оставлял меня одну несколько дней.
Ну, мне казалось, что прошло несколько дней. Я не знала, как было на самом деле. Здесь я не могла отслеживать ход времени. Я потерялась в свете и тьме, в его разуме, его прихотях. Я понятия не имела, когда он кормил нас и следовал ли он какому-то расписанию. Еду доставляли, мы ели, мы спали.
Все, что я знала — это то, что в какой-то момент я проснулась, а он не лежал рядом со мной.
Комната погрузилась в полную тьму.
Я лежала, прислушиваясь к нему, но слышала лишь собственное дыхание.
Образы попытались встать перед моими глазами, воспоминания о том, чем мы занимались ранее той ночью, что произошло, должно быть, несколько часов назад — за несколько часов до того, как я уснула. Я решительно отбросила образы и ощущения, прикусывая губу настолько, чтобы ощутить вкус крови.
Это становилось моей привычкой здесь, как я заметила.
И все же что-то в этом беглом вкусе воспоминаний переключило во мне какой-то рычаг.
Как только это случилось, я внезапно сделалась крайне, крайне бодрой.
Последние несколько дней я провела, узнавая о нем как можно больше, пусть даже понимая, что, скорее всего, никогда не сумею это применить. Наверное, это позволило мне на чем-то сосредоточиться. Это дало мне какую-то цель для достижения… возможно, если бы её у меня не было, я бы потеряла надежду. Я пыталась выведать у него о внуке Лоулесса, Пите, о том, где его держат. Ответы Солоника были смутными, но скорее снисходительными, нежели настороженными. Он явно не считал важным тот факт, что мне это известно. Он сказал несколько слов на тайском, но в основном я уловила вспышки изображений в его разуме.
Взбаламученная вода, запах рыбы и мочи, ржавые клетки…
Только спросив третий раз, я осознала, что вижу какую-то баржу.
Я попыталась получить что-то конкретное, но его разум оставался уклончивым, недоступным для выпытывания.
Рядом с ватами. Рядом с местом, где убийца оставлял тела, чтобы Солоник от них избавился.
Я попыталась получить от него личность убийцы, поскольку он продолжал настаивать, что это не он. По какой-то причине ответ на этот вопрос Солоник защищал более тщательно. Возможно, это верность своему работодателю, вопреки раздражению в адрес мистера Счастливчика за то, что тот «прятал» меня от него. Верность самому убийце. Какими бы ни были причины, я явно уловила, что Солоник не хочет, чтобы я знала. Его мысли на этот счёт казались почти личными, но я никак не могла понять, что это означало — если только они с убийцей не были друзьями в каком-то смысле.
Однако это ощущалось почти личным и, на мой взгляд, совершенно не имело смысла.
Солоник определённо не собирался когда-либо отпускать меня.
Какая бы правда ни скрывалась за убийцей детей и Солоником, я чувствовала, что моё время на исходе. В последние несколько периодов бодрствования я ощущала это с растущей срочностью. Время Солоника в Бангкоке подходило к концу. Чем он тут ни занимался, и какой бы ни была его настоящая связь с убийцей детей, скоро все будет кончено.
А тогда будет покончено и со мной. По-настоящему покончено.
Как только эта мысль обрела реальность, возникла ещё одна мысль.
Я выбираюсь отсюда. Сейчас же. Прежде чем он вернётся.
Даже если это значит убить себя.
Когда эта мысль пронеслась в голове, я посмотрела вверх, снова вспоминая то слабое дуновение воздуха над головой. Я смотрела при каждом удобном моменте, даже когда он уходил на несколько секунд, чтобы воспользоваться туалетом или заплатить за доставку еды, или когда он засыпал рядом.
Я пришла к выводу, что там определённо имелось окно, хотя оно было не только закрашено, но и заколочено. Доска отошла достаточно, чтобы пропускать лёгкие дуновения воздуха через неплотно закрытую ставню, вот и все. Я понятия не имела, куда вело окно; он явно держал меня где-то под землёй, но насколько я знала, то окно просто вело на верхний этаж того же здания.
Солоник запирал дверь комнаты, в которой держал меня, даже когда сам находился внутри.
Уходя, он запирал её с дополнительными мерами предосторожности. Я несколько раз слышала звуки, так что знала — с той стороны у него что-то вроде навесного замка, не просто замка в дверной ручке, который я могла бы сломать, если бы вырвалась на свободу.
Если бы вырвалась на свободу.
Все остальное было теорией, пока я не разберусь с этой частью.
Что бы я ни предприняла, чтобы выбраться отсюда, сначала мне нужны мои руки. И мои ноги.
Скользнув телом вниз по корпусу кровати, я забросила нижнюю часть туловища в обратную стойку на плечах. При первой попытке я потеряла равновесие, и мои ноги рухнули на кровать, живот отяжелел и задрожал от усилий и странного угла наклона. При второй попытке я сумела удержать равновесие. Послав безмолвную благодарность своему учителю йоги в Сисайде, я осторожно наклонила ноги и нижнюю часть туловища вбок, нащупывая ту часть стену, откуда я голыми ногами ощущала ветерок. Моя правая нога похлопала по этому фрагменту стены… сначала робко.
Потом немного сильнее.
Материал определённо поддавался. Он также ощущался совсем иначе, чем стена ниже. Фанера, возможно, ничего особенно толстого. Как будто покоробившаяся от воды, возможно, благодаря ветру. Я ненадолго потеряла равновесие и не сумела восстановить его из-за связанных лодыжек. Я приземлилась на кровать, тяжело дыша, затем тут же забросила себя в очередную стойку на плечах.