Но нет, от куриной похлёбки с лапшой, модно именуемой ныне супом, княжич отказался, недовольно скривившись. Впрочем, эксцентричные вкусы Александра Игоревича недолго занимали мысли Барковых. Над столом витала тень беды и напряжение чувствовалось на физическом уровне. В сдавленных всхлипах матушки в натужных светскостях отца, даже в ничего не понимающем молчании Алёшки, чувствовалось напряжение.
— Господи! — Первая не выдержала Ольгина мать. — Что же делать теперь-то?
Княжич недоумённо вскинул голову.
— Как позор-то покрыть?!
Ольга зажмурилась и сжалась как от пощёчины.
— Чей позор? — голос Темникова странно утих, и в нём добавилось хрипящих ноток.
Если бы спросили Лизку или Луку, то они бы сказали, что княжич сейчас просто вне себя от ярости, и в таком состоянии лучше ему не перечить. Но Луки здесь не было, а Лизка, поёжившись, молча отступила назад.
— Так дочкин же, — не распознав опасности, пояснила матушка, — обесчестили девицу то.
— Обесчестили не девицу, — едва слышно прохрипел Темников, — обесчестили её мужчин. Нет более постыдного занятия, по моему мнению, чем вину за женскую беду на неё же возлагать. То мужская вина, и только мужская!
— Ну да, — согласился Барков, — разбойники конечно…
— А при чём тут разбойники, — княжич даже привстал от возмущения, — барон этот тьфу! Мерзость природная. А вот в несчастьях женских виновны её мужчины, за то, что не уберегли, не доглядели, не сдохли, в конце концов, честь девичью защищая. Господь, создавая нас, дал нам право быть мужем, отцом и владыкой для дщерей Евиных. Одно лишь взамен потребовав. Защищать и заботиться. Не смог? Не вышло уберечь? Твоя вина! Твой позор!
— Твой позор, Николай Иванович, что не обеспечил дочери охрану надёжную, парней, что Ольгу Николаевну сопровождали, и перемёрли как кутята слепые, никого ни разу не куснув, тех мужчин из дома коих она ехала, что отпустили без должного пригляду. Да и моя вина тоже, ежели задуматься.
— Ваша то в чём? — пристыженно поинтересовался батюшка.
Вот ведь странное дело, юнец, недоросль, жизни не видевший, совестит человека более чем вдвое старше, как нерадивого школяра. А тот внимает виновато и даже оправданий не ищет.
— Да в том, что мог бы и раньше до татя этого добраться.
Лизка шагнула вперёд и положила руку на плечо Темникову, будто сдерживая, успокаивая. Неслыханная наглость, ежели рассудить, но Ольга этому уж не удивлялась, поражало иное. Темников. Абсолютно другой княжич предстал перед ней сейчас. Горячий, взволнованный, злой. Его вечно-холодные, чёрные бусины глаз смотрели колко, яростно. Голос, упавший до хриплого шёпота, отзывался, казалось, даже в кончиках пальцев, а шрам на лбу побагровел, и вздёрнутая бровь более не казалась умилительной. Она выглядела угрожающе.
И Ольга вдруг осознала, что Темников… красив. Нет, конечно, не той красотой, на которую принято любоваться, а какой-то иной. Хищной, страстной, что ли. Она почувствовала, что сейчас в княжиче зацепили нечто личное, нутряное. То, что болит даже через годы. И вот такой Темников ей неожиданно понравился. А ещё Ольга попыталась припомнить, есть ли среди её знакомых похожие мужи. И поняла, что нет. Нет таких кому мужская, именно мужская, а не мужчинская честь в кости въелась. И даже батюшка её, образец мужественности для прежней Ольги, и рядом не стоял с княжичем.
— Впрочем, возвращаясь к вашему вопросу, Мария Даниловна, — уже прежним тоном продолжил, успокоившийся Темников, вновь натягивая на физиономию надменное выражение, — никому ничего объяснять нет нужды. Ольга Николаевна подверглась нападению разбойников, перебивших охрану. А лошади, испугавшись выстрелов, понесли да сдуру затащили карету в такую чащобу, что просто так и не выберешься. К счастью, проезжавший мимо Темников Александр Игоревич, — он учтиво склонил голову, — встретив барышню в бедственном положении, не отказал в любезности сопроводить её до дому. Что я и засвидетельствую в случае, каких либо вопросов. Хотя, думаю, они, вряд ли возникнут.
— А кто ж разбойников то, перебил? — не выдержала Ольга.
— Да мало ли добрых людей на свете, — криво усмехнулся княжич.
— Да, но… А как же… — начал, было, Барков.
— А с девицей вашей, — невежливо перебил его Темников, — всё уж решено. Лиза озаботилась, — и он вопросительно взглянул на рыжую.
— Так и есть, — незамедлительно подтвердила она, — и упредила, и застращала. Молчать будет Дашенька. Да ей и самой о таком болтать не с руки. А что касаемо девства утерянного, коие мужу показать потребно, — вдохновенно, продолжила Лизка, — так любая баба деревенская просветит, как с сей незадачей управиться. Там дело-то плёвое, надо всего лишь взять чутка… Ой, — прервалась она под тяжёлым взглядом Темникова.
— Я после поинтересуюсь, откуда у тебя сии сведенья, — холодно проговорил Александр Игоревич, — и на кой ляд они тебе вообще.
— Да девки просто в людской болтали, — чуть слышно пролепетала рыжая и умолкла.
А Ольга вновь почувствовала себя защищенной. Вновь о ней позаботились Темников с Лизкой. Не родня, а чужие, странные люди. О том, что будет, когда завтра поутру они уедут, думать не хотелось.
Ночью Ольге не спалось. Она крутилась на мягкой перине, а в бока будто кололи стебельки соломы. Она зарывалась лицом в пахнущую ромашкой и мятой подушку, а в ноздри ударял страшный запах заброшенного коровника. Хуже всего было, если закрыть глаза. Тогда казалось, что ничего ещё не кончилось, что сейчас за ней придут, дабы продолжить ломать и мучать. Что мёртвый барон притаился за дверью и только и ждёт, чтобы она уснула.
И привычные звуки затихшего дома никак не могли справиться с её тревогой. Сквозь поскрипывание рассыхающихся половиц и надоедливые трели сверчка где-то на краю сознания слышался пьяный хохот и сдавленные рыдания избиваемой Дашки — выть в полный голос ей запрещали.
Ольга покрутилась ещё немного и вдруг, действительно вдруг, поняла, осознала, чего именно ей не хватает. Мысль эта, такая простая и несуразная, ошарашила Ольгу на столько, что барышня даже подхихикнула эдакой нелепице.
А нужно было ей всего лишь вдохнуть разогретый телом запах лаванды, вцепиться пальцами в плечи, прижаться как щен к кормящей суке. И зажмуриться, зарывшись лицом в рыжие патлы. Вот тогда всё станет хорошо, правильно. Тогда убегут все страхи и тревоги, и не нужно будет больше бояться.
Потому что у Лизки есть штуцер и два пистоля. Потому что Лизка шутит, когда хочется плакать. Потому что у Лизки пальцы в перстнях и рыжие кудри, а ещё она застрелила барона. Потому что рядом с Лизкой непонятный Темников и страшный Лука. Потому что… потому… боже! Просто потому что она рыжая. И ещё эта дурища продала себя кому-то за полтинник. А ещё, ещё она тёплая.
И рыжая.
Мысли были несвязными, сумбурными, но чёткими. Ольга ещё некоторое время боролась с этим странным желанием, но после, раздосадовано хлопнув ладошкой по перине, поднялась на ноги. «Да в конце-то концов, не прогонит же её девка. А она просто посидит рядом. Недолго».
Решившись, Ольга уверенно вышла в сени и растерялась: а куда идти-то? В гостевые покои али в людскую. С одной стороны рыжая, вроде как, в услужении. А с другой её внешность и манеры идут вразрез со сложившимся образом горничной или камеристки. «Господи, да кто же ты, Лиза»? — мысленно застонала Баркова.
Наконец определившись, Ольга направилась к лестнице для спуска в нижнее жильё. Где и столкнулась с кухаркой Матрёной — дородной бабищей, которая, по мнению тогда ещё маленькой Оли, вовсе никогда не спит.
— Ой! — воскликнула от неожиданности кухарка. — То вы барышня?! Простихоспади. А чегой не спите-то? Испить желаете? Так я сейчас вам сбитню али узвару, простихоспади.
— Тише, тише, — урезонила её Ольга, — не нужно ничего. Ты лучше вот что скажи, а куда Лизу на ночлег определили.
— Кого? Простихоспади, — непонимающе заморгала Матрена.