— Лизу. Девицу, что с княжичем приехала.
— Ах, эту, простихоспади, — кухарка презрительно скривилась. — Так у его сиятельства она в опочивальне. Постелю ему греет.
— Как греет? Зачем? — растерялась Ольга. — Лето ведь на дворе. Жарко.
— Ох, дитятко, — засмущалась Матрёна, — как же то обсказать вам?
— Не надо, — коротко выдохнула Ольга, чувствуя, как краска заливает её лицо и шею, — поняла уж. Ступай.
И резко развернувшись, кинулась к своей комнате. С силой захлопнув за собой дверь, она бросилась на кровать и обхватила руками подушку. В душе её всё бурлило и клокотало от гнева, смущения и чего-то, похожего на ревность. Но больше всего в этом вареве чувств было злости.
На кого и на что Ольга злилась, было не ясно и ей самой. Так вот, злясь на распутную Лизку, на эгоистичного Темникова и вселенскую несправедливость, она и уснула. А последний мыслью в уплывающем по дремотной реке разуме было: «Кто же ты такая, Лиза».
Всю ночь ей снились синие лавандовые поля, коих сказывают много в Галлии, и рыжие бабочки, порхающие над цветами. Ольга ловила их, но те, едва коснувшись пальцев, рассыпались мелкой водяной пылью. И от этого было щекотно и радостно.
Проснулась она отдохнувшая, успокоившаяся, с лёгкой улыбкой на губах и на мокрой от слюны подушке. Хихикнула, потянувшись, решила было ещё понежиться в постели, но какой-то шум во дворе привлёк её внимание.
Хорошего настроения как небывало, Ольга вспомнила, что сегодня поутру Темников уедет со своими людьми, и она останется одна, без защиты от страхов, неуместной жалости и несправедливых замечаний.
— Ну и ладно, — решила она, — пусть. Если что, я просто буду знать, что где-то там есть для меня защита. Где-то в Москве или в Питере дурачится рыжая девица, надменно приподнимает бровь высокомерный княжич и угрюмо молчит опасный Варнак. И жить тогда будет легче, и вовсе не так страшно.
Ольга кликнула сенную девку, другую, не Дашку и, приведя с её помощью себя в порядок, поспешила проводить гостей.
К её появлению Лука уж оседлал лошадок, и хмурый княжич досадливо внимал прощальным славословиям Ольгиного батюшки.
Досадуя на неуместную суетливость папеньки, она, прощаясь, скупо поблагодарила Темникова за избавление. И с удивлением заметила мелькнувшее в его глазах… Одобрение? Вот уж диво-то! Но от этой молчаливой похвалы на душе стало намного легче. После Баркова отозвала в сторону Лизу, и отчего-то сильно смущаясь, протянула ей маленькую иконку богородицы в серебряном окладе, привешенную к золотой цепочке.
— Вот, — нерешительно начала Ольга, — ты сказывала, что благодарности никакой непотребно, так это и не она. Просто хочу, чтоб это у тебя было. Не знаю… просто прими. Ладно?
— Ой, какая прелесть, — восхитилась рыжая, — спасибо Ольга Николаевна на добром слове. Мне никто ещё за просто так подарков не вручал, — и она покосилась на приметный перстень на левой руке. — Да только и я тогда отдариться хочу.
Девица, порывшись в седельной сумке, вручила Ольге небольшой флакончик лавандовой воды.
«Ох! — задохнулась Баркова, — как она поняла? Или узнала? Или почувствовала». И тогда Ольга, находясь в полном смятении от такого подарка, задала вопрос, что мучал её весь вчерашний вечер.
— А кто ты, Лиза?
— Я-то?! — изумилась рыжая. И вдруг вся подобралась, посерьёзнела. А задорные бесенята в глазах куда-то испарились, и вместо них будто две лампады зажглись.
— Я, барышня, псица злая да верная. Одному лишь хозяину на всём белом свете преданная.
И в подтверждение своих слов продемонстрировала Ольге один из своих пистолей с искусно выгравированной оскаленной мордой собаки на рукояти.
А после рассмеялась при виде ошарашенной таким ответом Барковой.
— Да шучу, Ольга Николаевна, шучу! Холопка я, Лизка Синица. Сенная девка его сиятельства княжича Темникова Александра Игоревича.
И бесенята на положенные им места вернулись.
С тем и уехали. А Ольга осталась. Она долго ещё стояла у входа в дом, прижимая к груди подаренный флакончик с духами. И не верила. В то, что Лизка шутила, не верила.
***
Август 1748
Темников отдыхал. Откинувшись на приподнятые подушки, в одной руке он держал кубок с вином, до которого был большой охотник, а в другой разожжённую трубку. Лёгкая простыня едва прикрывала его чресла, и княжич ежился, когда ночной ветерок заносил в открытые окна зябкую сырость Петербуржского лета. Но встать и закрыть окно ему было лень, даже подтянуть покрывало княжич ленился. Он меланхолично прихлёбывал вино и выпускал в потолок дымные кольца.
Его взгляд бессмысленно блуждал от резного туалетного столика, уставленного баночками с белилами и фиалами ароматической воды, до секретера голландской работы и оббитого бархатом кресла.
Вновь отхлебнув из кубка, Темников, потянувшись, поставил сосуд на пол и зажал зубами длинный мундштук. Он был единственным, кому разрешалось курить в этой комнате. Единственным, кому позволялось приходить сюда среди ночи. И уж точно кроме него никто не мог так собственнически положить освободившуюся руку на обнажённую ягодицу хозяйки дома. Впрочем, Темников тут же пожалел о своём столь опрометчивом поступке.
Под рукой его кто-то зашевелился, и светло-русые волосы упали ему на живот.
— Саша?
— Хм-м, — ответил княжич, что означало — я весь во внимании.
— Вы меня измотали сегодня.
— Хы! — самодовольно заметил Темников.
— На этих болотах вы, наверное, совсем истосковались?
— Уху, — голос княжича выражал неземную муку и смирение.
— Но вы ведь спите со своей камеристкой. Как её там, Лизой, кажется?
— М-м-м? — если в целом, то в голосе княжича звучал вопрос.
«Почему всегда после столь прекрасного единения тел следует отвратительное и болезненное единение разума»? — Ну, а в частности это было.
«И что»?
— Я вот тоже себе камеристку заведу и с ней спать стану, — не унималась хозяйка будуара.
— У вас есть три камеристки, — нехотя разлепил губы княжич.
— Фу-у, — сморщился аккуратный носик, — они страшные. А ваша рыжая.
— Уху, — горделиво подтвердил Александр Игоревич, мол, знай наших.
— Саша, я хочу с вами серьёзно поговорить.
Этого Темников вынести уже не мог. На сегодняшний день ему с головой хватило сложных разговоров. Императрица вроде бы и не гневалась, но в то же время ясно дала понять, что по-тихому прибить Никитку Звонича, именующего себя лесным Бароном, на болоте и доставить его в столицу для публичной экзекуции это две большие разницы. И если с первым легко справится рота солдат, то для второго и нужны такие люди как Темников. Напоминать, что свободной роты у Елизаветы Петровны не было, княжич не стал.
Но и вести сейчас задушевные разговоры расположен не был. Вместо этого он, прислонив недокуренную трубку к основательному изножью кровати и ловко извернувшись, уткнулся губами в ещё мокрые от недавних ласк редкие белёсые волоски лона Марфы Симоновны.
— Саша, — возмутилась кузина императрицы, — Я поговорить хотела, а не то, что вы подумали.
— Умгу, — покладисто согласился Темников, с удовлетворением чувствуя, что ещё не закрывшиеся после прошедших шалостей складочки вновь податливо раздвигаются под его языком.
— Саша-а-а, несносный вы мальчишка, — натужно простонала Гендрикова, — я замуж выхожу[2].
— А?! За меня? — глуповато поинтересовался княжич.
— Александр Игоревич, прекратите насмехаться, — шутливо стукнула его в плечо Марфа.
— Да какие, к лешему, насмешки, — Темников резко отёр ладонью лицо, — какой замуж, за кого?
— За Сафонова Михаила Ивановича, — пояснила обер-фрейлина, — в ноябре свадьба.
— Вас принуждают? Только скажите, и всё разом решится.
— Ну да, — скептически хмыкнула Гендрикова, — как с фон Рутом, кусок стали в горло и нет проблем.
— Не передёргивайте, — сурово отрезал княжич, поднимаясь с постели, — итак, вы выходите замуж. Вероятно, я должен вас поздравить? Что ж…