Вернулся Владимир в Киев с победою да воеводой новым дружины своей. Много лет Вавила на посту на том служил верой и правдою, а как схоронил своих братьев Демьяна с Кузьмой, так оставил службу свою, уступив её молодому рязанскому молодцу Добрыне Никитичу. Однако позвал лишь князь воеводу старого, так воротился Вавила в дружину ради дела правого…
Уж минула дней череда, а вестей никаких не было об израненных путниках – как там Вавила? Справился ли? Как видят вдруг, навстречу скачет им кто‑то. Обнажили булаты, да ощетинились стрелами богатыри, глядь, а это Иван, коего кличили все просто гостиный сын. Опустили все мечи с луками, земляку радуются. Рассказал им Иван, что, как и намеревались дружинники, вступили с татарами в бой на Сафаст реке и уже бежать собиралися, как дошла весть басурманам о кончине хановой, испугались они нападения с тыла, да так и разбежались кто куда. Молвил Иван: гнали мы их до Куликова поля самого, и лагерь разбили, вас дожидаться стали, но ни весточки. Вот и сел на коня я и встречь вам отправился…
Вскоре встретились витязи в месте Иваном указанном, и, времени не теряя, пустились в дорогу обратную в Киев, на родину. Но слава неслась быстрее, словно ветром гонимая, опережая дружинников. Все встречали героев с весельем да празднеством, Илюшу величая спасителем, на что отвечал отрок муромский, что нет заслуги его в их ратном подвиге, он лишь подсобил чем мог витязям Добрыни Никитича. Сам же Илья, ни старался как, не мог душой разделить с прочими пиршества, разум его тяжелел из‑за дум о подлом Садко. Меж тем все смеялись и балагурили. Иван, гостиный сын, дабы народ потешить, вскочил на коня и давай скакать на нём, вертясь, и обеими ногами становясь на спину его. Да, знатным наездником был он. Все смеялись и не отрывали очей своих от забавы ивановой. Казалось, не принимал участия в том лишь Дунай Иванович. Невольно даже Илья засмотрелся на Ивана, и услышал, как Чурила Плёнков, юный конюх, рассказывал горожанам о самом Иване. Оказалось, вышел он из рода купца богатого, имевшего дела с Садко. Но Иван сызмальства не проявлял рвения к отцову ремеслу, любо отроку с лошадями возиться. И всё мало было ему – не раз по шее получал от батюшки за конокрадство. Но не лил слёз Иван, шёл в конюшню, да за гнедыми ухаживал. А однажды, правда то было иль нет, Чуриле не знамо было, угнал Иван целый табун лошадей в триста голов за раз. Ох, и рассердился его отец‑батюшка – выгнал чадо своё из дому. Не пригорюнился Иван, занялся делом своим излюбленным, да в итоге на княжьи конюшни попал, где Чурила и узнал его. Из сказа всего Илья лишь одно услыхал – о купце новгородском поминание.
Как миновали путники Курцовец вновь отстроенный, полюбопытствовал Илья у Ивана о Садко. На что ответил Иван, что по секрету отец ему сказывал, что поведал однажды купец тому в день банный за чарочкой. Мол, диву давайся, а гол как сокол был Садко гусляром простым будучи, что зарабатывал он на хлеб насущный игрой да пением. Всюду, где пир иль иное застолие, молодец этот был гость дорогой. Правда награда за то в кармане Садко не залёживалась, тут же спускал всё на мёд. Нанялся однажды он скоморохом на судно торговое. Да не свезло ему – ко дну пошёл морской караван. Но и год не минул, как вернулся он словно Морским Царём на свободу отпущенный, в Новгород Вольный. Да не с пустыми карманами – весь в шелках да роскошествах. Все товары скупил, худые да добрые, загрузил три десятка кораблей и отправился в страны заморские торговлю вести. И всё ни по чём ему – ни стихии капризы, ни разбойники. Серебро да злато рекой потекло. Всюду гостем желанным стал – что на пирах у Владимира, что в ордынских краях.
Поблагодарил Ивана Илья, а сам ещё сильней опечалился. Выходит, ни для кого не тайна, что Садко с татарами торговлю ведёт, но от чего же не падает на него ни одного подозрения? Неужто неведомо никому о делах его нечистых и татарве потакании? Эх, смекнуть, как быть ему?..