15
Минуло уже несколько дней пути. Дорога отныне простиралась по родным лесам и полям. То и дело появлялись поселенцы местные, дабы поприветствовать воинов освободителей и помочь чем может кто – воды принести иль кушаньем каким поделиться, ведь обозы с провизией остались чуть ли ни в самом Киеве. Зажили раны у Ильи Муромца, и он путь продолжил верхом. Все богатыри, один за другим благодарили витязя за удаль его молодецкую, что победу позволила им одержать славную. Даже Алёша Попович не пожалел слов ладных для него, лишь один Дунай Иванович обошёлся кивком только. Спросил тогда Илья у Алёши, скакавшего подле него, чем он вызвал отношение такое у могучего воина. На что ответил ему богатырь:
– Ты не подумай чего дурного, Илья. Не причём ты здесь. Уж много лет как дал Дунай молчания обет, и блюдёт его с тех пор, не нарушив ни разу. А ведь не было на памяти моей человека, коий отличался бы таким нравом буйным и любовью к жизни! Сколько подвигов ратных совершил он во славу земли русской, хоть и не из здешних краёв родом. С младых лет служил он литовскому князю. И однажды довелось повстречаться ему с Добрыней Никитичем. Произошло сие во времена те, когда был тот витязем простым под началом Вавилы. Свела Добрыню и Дуная судьба супротив друг друга, когда печенеги и половцы совершили набег очередной на отечество наше. Дабы отомстить за былое, князь литовский отправил ратников своих в подмогу кочевникам. Но те, как и прежде, только мирян зорить и способны были, а как навстречу им дружина княжеская вышла, так и сбежали немедля. Остались биться только литовские молодцы. И вступили тогда в богатырский поединок Добрыня и Дунай – сперва на копьях бились, затем на саблях, на палках и, наконец, врукопашную бросились, но никто верха над противником не смог взять. Тогда повелел Вавила отпустить могучих воинов с миром домой за доблесть и силу их. Но отвернулся от них алчный Литовы владетель, разграбил их имения и по миру пустил семьи их. И нашли тогда пристанище изгнанники среди русичей, и дабы не пропадала зря удаль такая, князь принял на службу в дружину свою их. Не минуло и нескольких лет, как разразилась новая свара меж Русью и Литовою. Дошли в тот раз витязи русские до самого стольного града литовского, ведомые Дунаем, отомстить желающим за унижение несправедливое. И дабы откупиться от Владимира и мир с ним выторговать, князь литовский отдал в жёны ему свою дочь старшую прекрасницу Апраксию. Но не один Владимир вернулся из похода с суженной, посчастливилось и Дунаю найти зазнобу себе – обручницей его за удаль великую, в бою проявленной, стала другая дочь литовского князя – Настасья. Ох, и закатили пир славный по возвращению в Киев – справили сразу две свадебки! Со временем же, когда Добрыня с Василием, как все думали, сгинули, стали прочить Дуная приемником на пост Вавилы, но случилось несчастье внезапное. На пиру по случаю назначения его воеводой начали витязи спор, кто лучший в Киеве стрелок из лука. Затеяли состязание – стрелы метать. И тут Дунай, дабы поразить всех противников своих, выдумал метнуть стрелу прямиком в кольцо, поставленное на голову суженной своей Настасьи. Поняли все, что забава пьяная уже перешла все границы, и принялись его уговаривать отказаться от задуманного. Но Дунай не унимался. И тут, дабы образумить богатыря, вскричала сестра Настасьи Апраксия, что в утробе у жены его могуч богатырь растёт! Дрогнула от того рука Дуная Ивановича, и чингалище булатное угодило точно в сердце жены его. После случившегося немудрено то, что надломилось всё в душе у него. Схоронив жену, Дунай, не прощаясь ни с кем, ускакал прочь из Киева. Думалось всем, что уж не вернётся молодец сей обратно, но не минуло и года, как воротился он вдруг, но стал человеком иным вовсе. Набожностью своей он, казалось, превосходил даже батюшку моего Левонтия. Будучи в пустони какой‑то дал он обет молчания и с тех самых пор не вымолвил ни словечка. Однако же в дружину воротился обратно он, и не раз доказал всем подвигами ратными, что не утратил удали своей богатырской…