— Да... — отвечаю я, думая об утренней клиентке, похожей на воробья.
День клонится к вечеру. Я читаю семейную хронику в газетах и вырезаю некрологи. Это всегда возвращает мне веру в человечество. Особенно после вечерних возлияний, когда нам приходится ублажать своих поставщиков и коммерческих агентов. Если верить некрологам, то человек — абсолютно совершенное существо. Вокруг — сплошь идеальные отцы, безупречные супруги, образцовые дети, бескорыстные, самоотверженные матери, искренне всеми оплакиваемые бабушки и дедушки, коммерсанты, в сравнении с которыми Франциск Ассизский — бессовестный эгоист, источающие доброту генералы, человечные прокуроры, почти святые фабриканты-оружейники — одним словом, если верить некрологам, землю населяют орды бескрылых ангелов, о которых окружающие до поры ничего не знают. Любовь, которая в жизни встречается очень редко, в смерти просто льется рекой и представляет собой самое распространенное явление. Мир просто переполнен высшими добродетелями, чуткой заботой о ближнем, истинным благочестием, самопожертвованием; да и «скорбящие родные и близкие» тоже не лыком шиты: потеря их невосполнима, они раздавлены горем и никогда не забудут своих умерших... Отрадно читать все это, буквально задыхаешься от гордости за свою принадлежность к этой расе, способной на такие благородные чувства.
Я вырезаю некролог булочника Нибура. Он предстает перед читателем добрым, заботливым, любимым супругом и отцом. Я сам не раз видел, как его жена с распущенными волосами спасается бегством из дома, а добрый Нибур гонится за ней и лупит ее ремнем. А еще я видел сломанную руку его сына Роланда, которого Нибур в приступе ярости вышвырнул в окно своей квартиры в первом этаже. Трудно представить себе большее счастье для «раздавленной горем» вдовы, чем инсульт, внезапно оборвавший жизнь этого злобного животного прямо у печи, во время выпечки утренних булочек и пирогов; но она вдруг все забыла. Все, что натворил Нибур, словно было стерто смертью. Он в мгновение ока превратился в идеал. Человек, обладающий удивительным талантом самообольщения и лжи, особенно ярко проявляет его перед лицом смерти и называет это благочестием. Но еще удивительней то, что вскоре он уже и сам свято верит в свою собственную ложь, в свой собственный фокус — сунуть в шляпу крысу и вытащить белоснежного пушистого кролика.
Фрау Нибур претерпела эту волшебную метаморфозу, когда тащила вверх по лестнице своего булочника-садиста, исправно лупившего ее каждый день. Вместо того чтобы упасть на колени и благодарить Бога за свое освобождение, она поддалась пропагандистским чарам смерти. Она с рыданиями упала на труп мужа, и с тех пор ее глаза не просыхают от слез. Своей сестре, напомнившей ей о постоянных побоях и неправильно сросшейся руке Роланда, она возмущенно заявила, что все это мелочи и что во всем виновата жара в пекарне; мол, Нибур в своей неутомимой заботе о семье слишком много работал, и раскаленная печь время от времени вызывала у него нечто вроде солнечного удара. После этого она выставила сестру за дверь и продолжила скорбеть. Она всегда была разумной, честной и работящей женщиной, которая знала жизнь и неплохо разбиралась в людях. Но сейчас она вдруг увидела Нибура таким, каким он никогда не был, и непоколебимо верит в свое открытие, и это-то и есть самое удивительное. Человек не только всегда готов лгать, но и всегда готов верить. Он верит в добро, в красоту и совершенство, даже если ничего этого нет или есть лишь редкие рудиментарные проявления этих чудес. И это вторая причина, по которой чтение некрологов вселяет в меня оптимизм и поднимает мой жизненный тонус.
Я присовокупляю некролог Нибура к семи другим вырезанным мной. По понедельникам и вторникам урожай смерти обычно более высок, чем в другие дни. Выходные дни делают свое дело: люди празднуют, едят, пьют, ссорятся, волнуются, и сердце, артерии, череп у многих не выдерживают дополнительной нагрузки. Объявление фрау Нибур о смерти мужа я кладу в ящик для Генриха Кролля. Это по его части. Он человек прямой, без чувства юмора и разделяет ее веру в облагораживающее действие смерти. Во всяком случае, если она закажет у него надгробие. Ему легко будет говорить о дорогом, незабвенном усопшем, тем более что Нибур был его собутыльником и таким же завсегдатаем пивной «Блюме», как он сам.
Моя работа на сегодня закончена. Георг Кролль уединился в своей берлоге за стеной с последними номерами «Элегантного мира» и «Берлинер тагеблат». Я, конечно, мог бы раскрасить цветными мелками рисунок воинского памятника, но это можно сделать и завтра. Я закрываю пишущую машинку и открываю окно. Из квартиры Лизы доносятся звуки граммофона. Вот она появляется в окне, на этот раз одетая, и, размахивая огромным букетом алых роз, посылает мне воздушный поцелуй. «Георг!» — мелькает у меня в голове. Значит, все-таки послал ей цветы этот темнила! Я показываю рукой на его комнату. Лиза, высунувшись из окна, кричит своим скрипучим, вороньим голосом через всю улицу: