— Спасибо за цветы! А вы, сычи кладбищенские, оказывается, можете быть и кавалерами!
Довольная собственной шуткой, она корчится от смеха, демонстрируя свой разбойничий оскал. Потом достает из конверта записку.
— «Сударыня»! — язвительно каркает она. — «Один из поклонников вашей красоты дерзает положить к вашим ногам эти розы»! — Она переводит дыхание. — И адрес: «Цирцее, Хакенштрассе 5». Что это такое — Цирцея?
— Это женщина, которая превращает мужчин в свиней.
Лиза, явно польщенная, сияет как медный котелок. Кажется, будто вместе с ней сияет весь дом. «Нет, это не Георг, — думаю я. — Он еще пока не сошел с ума».
— А от кого письмо? — спрашиваю я.
— От Александра Ризенфельда! — презрительно фыркает Лиза. — Обратный адрес: «Кролль & сыновья. Ризенфельду»! Умора! Это тот противный коротышка, с которым вы были в «Красной мельнице»?
— Он совсем не коротышка и не противный, — отвечаю я. — Он очень даже высокий, когда сидит, и настоящий мужчина. А главное, он — миллиардер!
Лиза на секунду задумывается. Потом, помахав рукой, исчезает. Я закрываю окно. Мне вдруг без всякой причины вспоминается Эрна. Я, нервно насвистывая, направляюсь к сараю, где работает скульптор Курт Бах.
Он сидит с гитарой на ступеньках сарая. За спиной у него маячит полуготовый лев из песчаника для воинского надгробия. Обычная умирающая кошка, скривившая морду от зубной боли.
— Курт, — говорю я. — Если бы тебе предложили прямо сейчас исполнить любое твое желание — что бы ты пожелал?
— Тысячу долларов, — не раздумывая, отвечает Курт и берет звонкий аккорд.
— Тьфу на тебя! Я думал, ты идеалист!
— Я и есть идеалист. Поэтому мне и нужна тысяча долларов. Зачем мне просить идеализма? У меня его и так — выше крыши. Чего мне не хватает, так это денег.
На это трудно что-либо возразить. Железная логика.
— А что бы ты стал делать с деньгами? — продолжаю я допытываться, все еще на что-то надеясь.
— Я бы купил себе целый квартал доходных домов и жил бы на квартирную плату.
— И тебе не стыдно? Неужели это предел твоих мечтаний? Кстати, на квартирную плату ты бы жить не смог: слишком низкие цены на жилье! А повышать ты их не можешь. Тебе бы не на что было даже содержать эти дома, и поэтому ты бы их очень скоро продал.
— Ну нет уж! Я бы их ни за что не стал продавать! Я бы подождал, когда кончится инфляция и опять вернутся нормальные цены, и я бы начал грести денежки лопатой. — Курт берет очередной аккорд. — Да, дома́!.. — произносит он мечтательно, словно рассуждая о Микельанджело. — Сегодня можно уже за сто долларов купить дом, который раньше стоил сорок тысяч золотых марок. Вот это были бы заработки! Почему у меня нет в Америке бездетного дядюшки?
— С тобой можно сдохнуть от тоски! — говорю я разочарованно. — Ты, я смотрю, в одночасье опустился до жалкого материалиста. Домовладелец! А как же бессмертная душа?
— Да, домовладелец и скульптор. — Бах выдает эффектное глиссандо. Над головой у него гробовщик Вильке в такт мелодии колотит молотком. Он спешно мастерит белый детский гробик по особому тарифу — с надбавкой за срочность. — Тогда мне не надо было бы делать для вас этих чертовых умирающих львов и взлетающих орлов! Никаких зверей! Никаких птиц! Зверями и птицами нужно питаться или любоваться. Они мне уже осточертели! Особенно героические.
Он начинает наигрывать «Охотника из Курпфальца». Я вижу, что сегодня от него не добиться нормального разговора. Во всяком случае, такого, за которым забывают о неверных подружках.
— В чем смысл жизни? — спрашиваю я уже на ходу.
— Спать, жрать и девок драть.
Махнув рукой, я иду назад. Заметив, что шагаю в такт ударам молотка Вильке, я изменяю ритм шагов.
В подворотне стоит Лиза. В руке у нее букет роз.
— На! Возьми! Мне это не понадобится.
— Почему? У тебя что, совсем нет чувства прекрасного?
— Слава Богу, нет. Я не корова. Ризенфельд! — Она хохочет своим басом вышибалы. — Передай этому парню, что я не из тех, кому нужно дарить цветы.
— А что тебе нужно дарить?
— Украшения, — отвечает Лиза. — Что же еще?
— А платья?
— Платья дарят уже потом, когда сходятся поближе. — Она впивается в меня взглядом. — Вид у тебя — прямо заплакать можно от жалости! Хочешь, я тебя взбодрю?